— Ты рассказываешь, а Сергей Васильевич не кушают, — прервала Ненила.

— Прощенья прошу! — схватился Филя. — Клади кусочек погорячей.

Пирог был хорош, и под корочку Ненила подмазала сливочного масла. Но на языке Сергея висел давно надуманный вопрос.

— Слушай, Филя, а каков отец мой был? — спросил он. — Или не знаешь? Тогда ты, Ненила, скажи.

Спросил и пожалел — такая растерянность отразилась в чертах его бывшей няньки, так мигом потемнел Филя.

— Крут, что ли?

— Ох, крут, Сергей Васильевич! — закивала Ненила.

— Совсем на дяденьку не похож?

— Ни-ни…

— Братья родные, а такие разные?

— А вы с Осипом Васильевичем? — возразил Филя.

— Осип при матушке рос, а я при дяденьке.

— И они розно росли. Семен Степанович в школу при полку сряду попали и товарищи вроде Алексея Ивановича случались, а Василий Степанович в деревне своевольничали, покамест в Петербург пожелали отъехать, не для службы, люди сказывали, а для свободной жизни без дедушкина глаза.

Сергей не помнил отца, слышал уже, что бывал жесток с людьми, даже с матушкой, и все-таки сказанное огорчило ею. Хоть бы услышать, что смелый был, щедрый…

Встали из-за стола. Чувствуя приятную тяжесть в животе, Сергей присел на низенькую табуретку у окошка.

— И в Петербурге завел сапожное? — указал он на ящик, покрытый тряпицей и стоявший около.

— Бывает. Но больше на столярное налегаю. Дворовому человеку, Сергей Васильевич, лишнее мастерство — великая польза. Сапожничать, скажем, десять человек умеют, а столярить — один. У здешнего мастера есть чему поучиться, и вовремя я к нему попал. Подмастерьев нету, только два ученика, внуки от умершего сына. Вот и кажет мне то одно, то другое. Сейчас, к примеру, новую доску на столик набирает. Вот уж художество! Угодно поглядеть? Тогда в мастерскую пожалуйте, я у хозяина вчерась разрешение спросил…

Действительно, немец был искусный мастер. На верстаке лежала небольшая круглая крышка, на которой как бы нарисована серыми, коричневыми, зелеными красками ваза с цветами. Только внимательно всмотревшись, Сергей увидел, что лепестки, стебли, фон отделены друг от друга границами различных кусочков дерева.

— Август Иванович по картинке работает, — пояснил Филя. — Сначала срисовал на белую досочку, расчертил, какое дерево где, потом всем кускам шаблоны снял и стал выпиливать уже нужные и друг к другу пригонять. Все дерева не крашеные, а от природы разного колера, заморские и наши. Вот груша, вот амарантом зовется, вот серый клен. Хотел бы я, сударь, выучиться так работать…

— Выучишься, — сказал Сергей, — Ведь мебель делаешь.

— То без художества. Но я и набор превзойду, коли время позволит… А теперь, может, отдохнете до обеда?

Сергей и вправду почувствовал, что его клонит в сон. Едва сознавал, как Филя с Ненилой стащили башмаки, кафтан, уложили на свою постель. Уже при свече его разбудили, накормили жарким, ватрушками, и Филя проводил в корпус, неся узелок для Осипа. Сергей шел с трудом, так наелся, и ему снова хотелось спать.

Осип не спросил брата, как живут на 3-й линии. Быстро убирая принесенное, он похвастал, что выиграл десять копеек в чижика. Сергей хотел было пересказать, как дяденьке достался Филя, но раздумал — на что такое Осипу?..

Сразу после первого снега завернули морозы.

— Плакала наша гора, — говорили кадеты, — в мерзлую землю бревна не вобьешь.

— Генерала, видно, не знаете, — подал голос горнист Мокей. — Раз обещал, то построит, хоть бы кострами оттаивать пришлось. И разве бывает год без оттепели?

И правда, за одну ночь снег превратился в лужи, а назавтра увидели, что солдаты на плацу роют ямы. В полдень привезли затесанные бревна, вкопали и к концу дня скрепили железными скобами. С утра клали уже тесовый настил и лестницу на верхнюю площадку. В третий день обносили перилами. Теперь бы мороз — полить, и готово.

Вечерами кадеты приставали к дежурным унтерам: какие приметы близкого мороза и готовы ли салазки? Но старики отвечали, что нонешняя зима, сказывают, обойдется вовсе без мороза. Наконец Мокей оповестил, что по приказу генерала куплено шестьдесят салазок.

Теперь день начинался с вопроса кадетов:

— Каково на дворе?

— Мокро! — отвечали дядьки.

Только недели за две до рождества похолодало, выпал снег, и на плацу опять появились солдаты с телегой. На этот раз на ней стояли бочки. Началась поливка припорошенной снегом горы.

На другой день в первую перемену кадеты выскочили на плац и на досочках, рогожках, фалдах кафтанов и стоя в рост — кто во что горазд — пустились с горы и по длинному раскату, в конце которого тут же оказался дежурный офицер, выбежавший за ними и приказывавший тотчас возвратиться к своим местам. А после третьего урока и салазки выстроились у горы, так что дежурному едва не тростью пришлось гнать кадетов на обед, пообещавши, что сразу после него всех пустят на гору. Кое-как поели — и бегом на плац. Тут уж начался показ фокусов и смелых штук: съезжали на брюхе, головой или ногами вперед, сцепивши салазки вереницей, влезали на спину стоящему коленками на салазках и на раскате валились вместе набок, нарочно налетали друг на друга, зацепляли тех, кто замешкался на верхней площадке, и тащили за собой. Крик, хохот, оханье ушибленных, кровь из разбитых носов… Сергей катался сначала с Осипом, потом с Яшей Апрелевым. Сани попались ему ладные, не кривили хода, и, уходя с горы, он завязал на них веревку тремя узлами, чтобы отличить завтра.

Это завтра запомнилось Непейцыну. Когда после обеда прибежали к горе, там уже катались десятка два кадетов Греческого корпуса. Этих смуглых мальчиков в малиновых кафтанах Сергей до того видел только издали. Говорили, что осенью и зимой их мало пускают на двор. Непривычные к петербургской сырости, к морозам, они больше сидят в своих флигелях, где очень тепло, дров отпускают без мерки. И все-таки многие зимой хворают, отчего начальство думает перевести их корпус на юг, в теплый край. А тут — на-кась! Вот так холоду боятся! Изловчились раньше артиллеристов на плац выскочить и уже катаются, выбрав лучшие салазки.

Сергеево капральство прибежало первым из своего корпуса, и сразу пошла перебранка. На слова артиллеристов, что гора ихняя, чтоб сейчас оставили салазки и убирались, черномазые отвечали, что гора общая, построена по приказу генерала, который и у них директор, что будут кататься, а санок на всех хватит.

Некоторые артиллеристы стали разбирать оставшиеся.

Но другие, в том числе и Сергей, заметивший, что облюбованные им вчера салазки уже взяты, продолжали перебранку.

— Зря вам много дров дают! За печкой сидели бы, тараканы дохлые! — кричали они. — Против нашего флигеля гора — значит, наша!

Но греки не сдавались — малиновые кафтаны катили себе с горы, бежали назад и лезли снова на лестницу. Вдруг перед глазами Сергея мелькнула намотанная на руку знакомая веревка с узлами.

— Вон кто наши салазки взял! — крикнул он Осипу.

— Да брось ты, бери другие, — миролюбиво ответил тот.

— Пусть грек другие возьмет, — уперся Сергей и побежал к концу раската. — Отдай мои салазки! — заступил он дорогу съехавшему вниз малиновому кафтану.

— Отчего твои? — спросил тот, смешно выговаривая «ц» вместо «ч» — «отцего». — Разве ты их покупил?

Они стояли лицом к лицу, и хотя грек был ниже ростом, но не думал трусить.

— Ницего не покупил! — передразнил Сергей. — Занял их еще вчера, вот и веревка в три узла завязана. — Он попытался схватиться за салазки, но грек, вильнув плечом, не дал.

— Что ж, что вязал веревку, — возразил он, — наш генерал…

— Какой он ваш? — перебил Сергей. — Наш, русский генерал! — Он поймал-таки санки за полоз и рванул к себе.

Но грек перехватил за другой. Они дергали салазки то в одну, то в другую сторону и не могли одолеть друг друга.

— Пусти, тараканьи мощи! — кричал Сергей.