— Да нет, какой бал. Я с вами, если позволите, и домой, на Васильевский.

Через полчаса, сдав избитых людей лекарю в Конном полку и простившись с Дмитрием, которому оказалось нужным только умыться, новые знакомые на одном из ванек подъезжали к Литейному. У ворот стояли обыватели, глядя в сторону дворца Потемкина, ожидали фейерверка. Глухо доносилась оттуда пушечная пальба — аккомпанемент хвалебной кантате, которая пелась приехавшей государыне.

— Что поделаешь? Так было, так будет, — сказал спутник Сергея. — Ave, Caesar!.. Одних за попытку повеселиться завтра в гроб заколотят, а другие в двух шагах от того поля по паркетам скользят. Радостно хоть, что такие Дмитрии на Руси есть. Подумал из сумятицы смертной незнакомого парня вытащить. Ведь самого с ног сбить да затоптать могли, ничего, что геркулес настоящий. А кто его в заповедях человечности наставлял? Сторожем ночным у купца какого-то служит. А как нес красиво! Чисто Менелай с телом Патрокла…

Сергей усмехнулся.

— Что вы? — спросил штаб-офицер. — Вам похоже не показалось? Или что я мужика с древним героем сравнил?

— Да нет, похоже, конечно. Но я вспомнил вдруг, как меня самого такой же силач и тоже сторож ночной на плече, но связанного нес. Тогда мне, признаться, Менелай и Патрокл в голову не пришли…

— Вот так гиштория! Связанным? Почему же?

— Еще кадетами мы в сад к хозяину его залезли, и он меня изловил.

— А потом что? Отпустил?

— Нет, кадеты освободили. Но силач — он Степкой в моем приключении звался — и там, если угодно, высокую роль исполнял, старика одного от нас защитил…

— А не согласитесь ли, чтоб о сем не спеша рассказать и не предаваться в одиночку мрачным мыслям о том, что видели, заехать ко мне? Выпьем чаю, настоящего китайского, или водки — как захотите, и закусим чем-нибудь вместо ужина княжеского. Согласны?

— Согласен, ежели семейство ваше не стесню. Ведь уже поздно, — сказал Сергей.

— Стеснять некого. Мое семейство — это я, на манер короля французского, то есть живу бобылем… Ступай к Зимнему дворцу, к выезду с площади, — приказал штаб-офицер извозчику.

«Какую же должность он занимает? — спрашивал себя несколько оробевший Непейцын. — Может, и верно царице докладывать может? Недаром мундир какой-то особенный…»

Когда проходили глубокой аркой ворот через двор, встречные дворцовые слуги кланялись спутнику Сергея, а он, отвечая, называл каждого:

— Здорово, Федор… Как земля носит, Петруха?

Ровно замощенный и тщательно выметенный двор показался Сергею огромным. На длинной стороне его свернули в подъезд. Долго шли по каменному гулкому коридору-галерее, озаренной отблесками заката. Еще много дольше поднимались по скрипучей деревянной лестнице с окошками на небольшой внутренний двор. Новый знакомый Сергея сетовал, что забыл предупредить его, как высоко надобно подниматься. Идя медленно рядом, занимал разговором:

— Знаете ли, сколько народа живет в Зимнем дворце? Больше трех тысяч человек… Дров березовых десять тысяч сажень за год жгут, лес целый в трубы выпущают…

Наконец остановились перед дверью.

— Пожалуйте! — сказал хозяин, отперев ее ключом и толкнув перед Сергеем.

Небольшая комната. Стулья с кожаными сиденьями вокруг стола темного дерева. Шкаф посудный, полка с книгами. В рамке под стеклом портрет Ломоносова, изображенного с пером в руке.

— Сымайте без стеснения кафтан и садитесь. А я с закуской управлюсь. Человек мой на гулянку отпущен. — Хозяин вышел.

Сергей подковылял к невысокому окну. На Неве застыли корабли с убранными парусами, взмахивали веслами лодки, ялики. На стрелке высилось в лесах здание биржи, облитое вечерней зарей.

— Вид, по мне, отменный, — сказал вошедший хозяин. — Красиво и напоминает, что все течет. Река в море воды уносит, а мы к могиле — равно цари и смерды — шествуем. Особливо утром люблю смотреть, пока «вокруг вся область почивала, Петрополь с башнями дремал…» А теперь белые ночи близятся, и в них от окошка не отойти… — Доставая из шкафа, он расставлял на столе штоф с водкой, рюмки, холодное мясо, хлеб, огурцы, пироги. — Ну-с, не угодно ли на руки вам солью, а вы мне опосля… Вот рушник, а пока вытираетесь, дозвольте рекомендовать себя: Александр Иванович Лужков, кое-чего в Эрмитаже хранитель и библиотекарь. По чину надворный советник — сиречь в ранге армии подполковника, а мундир столь пышный есть только дворянский по Екатеринославской губернии, светлейшим Потемкиным выдуманный. В оной губернии и мне кусок степи пожаловали. Ну, а теперь, окончив омовение, прошу к столу. Будьте ж здоровы…

Сергей чокнулся с Лужковым, но, не выпив, поставил рюмку.

— Простите, не идет… — сказал он. — Все те, на лугу лежащие, мерещатся, ленты, на мачте реющие, музыка во дворце…

— Э, батюшка, неужто под Измаилом или где вы ноги лишились, того не видели?..

— Под Очаковом убитые в бою лежали, а тут задавленные своими же, от дури полицейской… Разница есть.

— А вы бы знали, каков их начальник, граф Брюс, что мной упомянут был! Вот уж истинно дуб мамврийский. Глупейший потомок просвещенного деда. Так что скажу, — забывать виденное не след, идти сразу на красавиц любоваться было бы, по-моему, безнравственно, но выпить рюмку за то, чтоб почаще встречать таких молодцов, как Митька, да уж зараз в честь нашего знакомства, право, не грех… И рекомендуйтесь же мне наконец, гость дорогой…

В этот вечер Сергей засиделся у Лужкова, забыв всякое приличие, потому что услышал интересное, новое. Узнал, что для размещения в Зимнем дворце трех тысяч человек — больше, чем во всех Великих Луках, — в нем нагорожено множество квартирок, клетушек, а всех помещений больше тысячи, что в библиотеке императрицы сорок четыре тысячи книг, в ста двух шкафах, и, наконец, что портрет Ломоносова повешен на стене, как воспоминание о годах учения хозяина в Академической гимназии под управлением великого человека.

— Хотя при конце жизни я его видывал и болел он часто, — рассказывал Александр Иванович, — однако огонь в сей храмине еще жарко пылал. Навеки мне памятна ясность мысли, быстрота и точность суждений. А какой радостью расцветал, ежели видел в ученике любознание. Преемник его Бакмейстер добрый и просвещенный был немец, но куда же? От Ломоносова впервой я услышал, что не к чинам и богатству стремиться долито, а к пользе человеков… Конечно, спросить можете, какую же я пользу принес, средь лакеев жизнь провождая?

— Помилуйте, я и не думал, — сказал Сергей.

— Сейчас не вздумали, знать, позже к тому придете, — усмехнулся хозяин. — Так я вам вперед отвечу. Долго полагал, что подбором книг для государыни, а паки частыми беседами, когда заходит в библиотеку, могу исподволь влиять на мысли и вкусы ее. А ноне думаю, что ошибался пятнадцать лет… Впрочем, сейчас слышанное считайте за изреченное под винными парами… Уже то, что страсть к лицезрению прекрасного и к знанию могу насыщать, что подлостей для места сего обычных не делаю, — сие за оправдание себе почту…

Когда на крепости пробило десять, Сергей стал прощаться.

— Не проводить ли? — спросил Лужков, стоя в дверях на лестницу со свечой в руке.

— Нет, спасибо, сам дойду…

И он не спеша доковылял до дому, не нанимая извозчика и раздумывая о том, что увидел и услышал сегодня… Что ж, и вправду воспоминание о Митьке вроде якоря спасения, — оно ль не доказательство, что рядом с глупостью и жестокостью живут самоотверженность и доброта?.. Да и сам Лужков истинно скромен. Столько лет при царице, во дворце живет, а обстановка и кушанье самые простые… Спасибо судьбе, что свела с хорошим человеком. Ему обязан едва ль не жизнью. Как поднял ловко. Библиотекарь, а силен… А то б могли и по голове сапогом угодить. Хорошо, что бок и плечо почти не болят. Возвращая палку, надо толком поблагодарить. Или лучше послать с письмом, чтоб на продолжение знакомства не навязываться?..

Прошло несколько дней. Впечатления виденного в день праздника потускнели, и Непейцыным вновь овладело беспокойство о своей судьбе. В коллегии так и не получали обещанного приказа светлейшего о месте и выплате жалованья.