3 декабря 1902 «Я буду факел мой блюсти…» Я буду факел мой блюсти У входа в душный сад. Ты будешь цвет и лист плести Высоко вдоль оград. Цветок — звезда в слезах росы Сбежит ко мне с высот. Я буду страж его красы — Безмолвный звездочет. Но в страстный час стена низка, Запретный цвет любим. По следу первого цветка Откроешь путь другим. Ручей цветистый потечет — И нет числа звездам. И я забуду строгий счет Влекущимся цветам. 4 декабря 1902
«Мы всюду. Мы нигде. Идем…» Мы всюду. Мы нигде. Идем, И зимний ветер нам навстречу. В церквах и в сумерках и днем Поет и задувает свечи. И часто кажется — вдали, У темных стен, у поворота, Где мы пропели и прошли, Еще поет и ходит Кто-то. На ветер зимний я гляжу: Боюсь понять и углубиться. Бледнею. Жду. Но не скажу, Кому пора пошевелиться. Я знаю всё. Но мы — вдвоем. Теперь не может быть и речи, Что не одни мы здесь идем, Что Кто-то задувает свечи. 5 декабря 1902 «Я смотрел на слепое людское строение…» Я смотрел на слепое людское строение, Под крышей медленно зажигалось окно. Кто-то сверху услыхал приближение И думал о том, что было давно. Занавески шевелились и падали. Поднимались от невидимой руки. На лестнице тени прядали. И осторожные начинались звонки. Еще никто не вошел на лестницу, А уж заслышали счет ступень. И везде проснулись, кричали, поджидая вестницу, И седые головы наклонялись в тень. Думали: за утром наступит день. Выше всех кричащих и всклокоченных Под крышей медленно загоралось окно. Там кто-то на счетах позолоченных Сосчитал, что́ никому не дано. И понял, что будет темно. 5 декабря 1902 «Царица смотрела заставки…» Царица смотрела заставки — Буквы из красной позолоты. Зажигала красные лампадки, Молилась богородице кроткой. Протекали над книгой Глубинной Синие ночи царицы. А к Царевне с вышки голубиной Прилетали белые птицы. Рассыпала Царевна зерна, И плескались белые перья. Голуби ворковали покорно В терему — под узорчатой дверью Царевна румяней царицы — Царицы, ищущей смысла. В книге на каждой странице Золотые да красные числа. Отворилось облако высоко, И упала Голубиная книга. А к Царевне из лазурного ока Прилетела воркующая птица. Царевне так томно и сладко, — Царевна-Невеста — что лампадка У царицы синие загадки — Золотые да красные заставки. Поклонись, царица. Царевне, Царевне золотокудрой: От твоей глубинности древней — Голубиной кротости мудрой. Ты сильна, царица, глубинностью, В твоей книге раззолочены страницы. А Невеста одной невинностью Твои числа замолит, царица. 14 декабря 1902 «Вот она — в налетевшей волне…» Вот она — в налетевшей волне Распылалась последнею местью, В камышах пробежала на дне Догорающей красною вестью. Но напрасен манящий наряд; Полюбуйся на светлые латы: На корме неподвижно стоят Обращенные грудью к закату. Ты не видишь спокойных твердынь, Нам не стра́шны твои непогоды. Догорающий факел закинь В безмятежные, синие воды. 24 декабря 1902 «Все кричали у круглых столов…» Все кричали у круглых столов, Беспокойно меняя место. Было тускло от винных паров. Вдруг кто-то вошел — и сквозь гул голосов Сказал: «Вот моя невеста». Никто не слыхал ничего. Все визжали неистово, как звери. А один, сам не зная отчего, — Качался и хохотал, указывая на него И на девушку, вошедшую в двери. Она уронила платок, И все они, в злобном усильи, Как будто поняв зловещий намек, Разорвали с визгом каждый клочок И окрасили кровью и пылью. Когда все опять подошли к столу, Притихли и сели на место, Он указал им на девушку в углу, И звонко сказал, пронизывая мглу «Господа! Вот моя невеста». И вдруг тот, кто качался и хохотал, Бессмысленно протягивая руки, Прижался к столу, задрожал, — И те, кто прежде безумно кричал, Услышали плачущие звуки. |
