24 сентября 1902 «Она стройна и высока…» Она стройна и высока, Всегда надменна и сурова. Я каждый день издалека Следил за ней, на всё готовый. Я знал часы, когда сойдет Она — и с нею отблеск шаткий. И, как злодей, за поворот Бежал за ней, играя в прятки. Мелькали желтые огни И электрические свечи. И он встречал ее в тени, А я следил и пел их встречи. Когда, внезапно смущены, Они предчувствовали что-то, Меня скрывали в глубины Слепые темные ворота. И я, невидимый для всех, Следил мужчины профиль грубый, Ее сребристо-черный мех И что-то шепчущие губы. 27 сентября 1902
«Был вечер поздний и багровый…» Был вечер поздний и багровый, Звезда-предвестница взошла. Над бездной плакал голос новый — Младенца Дева родила. На голос тонкий и протяжный, Как долгий визг веретена, Пошли в смятеньи старец важный, И царь, и отрок, и жена. И было знаменье и чудо: В невозмутимой тишине Среди толпы возник Иуда В холодной маске, на коне. Владыки, полные заботы, Послали весть во все концы, И на губах Искариота Улыбку видели гонцы. 19 апреля — 28 сентября 1902 Старик Под старость лет, забыв святое, Сухим вниманьем я живу. Когда-то — там — нас было двое, Но то во сне — не наяву. Смотрю на бледный цвет осенний, О чем-то память шепчет мне… Но разве можно верить тени, Мелькнувшей в юношеском сне? Всё это было, или мнилось? В часы забвенья старых ран Мне иногда подолгу снилась Мечта, ушедшая в туман. Но глупым сказкам я не верю, Больной, под игом седины. Пускай другой отыщет двери, Какие мне не суждены. 29 сентября 1902 «При жолтом свете веселились…» При жолтом свете веселились, Всю ночь у стен сжимался круг, Ряды танцующих двоились, И мнился неотступный друг. Желанье поднимало груди, На лицах отражался зной. Я проходил с мечтой о чуде, Томимый похотью чужой… Казалось, там, за дымкой пыли, В толпе скрываясь, кто-то жил, И очи странные следили, И голос пел и говорил… Сентябрь 1902 «О легендах, о сказках, о тайнах…» О легендах, о сказках, о тайнах. Был один Всепобедный Христос. На пустынях, на думах случайных Начертался и вихри пронес. Мы терзались, стирались веками, Закаляли железом сердца, Утомленные, вновь вспоминали Непостижную тайну Отца. И пред ним распростертые долу Замираем на тонкой черте: Не понять Золотого Глагола Изнуренной железом мечте. Сентябрь 1902 «Он входил простой и скудный…» Он входил простой и скудный, Не дыша, молчал и гас. Неотступный, изумрудный На него смеялся глаз. Или тайно изумленный На него смотрел в тиши. Он молчал, завороженный Сладкой близостью души. Но всегда, считая миги, Знал — изменится она. На страницах тайной книги Видел те же письмена. Странен был, простой и скудный Молчаливый нелюдим. И внимательный, и чудный Тайный глаз следил за ним. Сентябрь 1902 «Явился он на стройном бале…» Явился он на стройном бале В блестяще сомкнутом кругу. Огни зловещие мигали, И взор описывал дугу. Всю ночь кружились в шумном танце, Всю ночь у стен сжимался круг. И на заре — в оконном глянце Бесшумный появился друг. Он встал и поднял взор совиный, И смотрит — пристальный — один, Куда за бледной Коломбиной Бежал звенящий Арлекин. А там — в углу — под образами. В толпе, мятущейся пестро, Вращая детскими глазами, Дрожит обманутый Пьеро. 7 октября 1902 «Свобода смотрит в синеву…» Свобода смотрит в синеву. Окно открыто. Воздух резок. За жолто-красную листву Уходит месяца отрезок. Он будет ночью — светлый серп, Сверкающий на жатве ночи. Его закат, его ущерб В последний раз ласкает очи. Как и тогда, звенит окно. Но голос мой, как воздух свежий, Пропел давно, замолк давно Под тростником у прибережий. Как бледен месяц в синеве, Как золотится тонкий волос… Как там качается в листве Забытый, блеклый, мертвый колос. |
