Внезапно за мной пришел Вучетин и обрадованно сказал, что мне, как русскому коммунисту, тоже разрешено присутствовать на партийном собрании, которое созывалось в секретном порядке. Я уже и прежде немало удивлялся тому, что состав партийной организации был засекречен, членских билетов не существоало. Трудно было отличить партийного бойца от беспартийного. Человеку приходилось просто верить на слово. О том, кто у меня во взводе коммунист, я узнал лишь теперь.
В первом ряду стульев Катнич поставил два больших плюшевых кресла — для Иовановича и Ранковича. Оглянувшись на меня и Милетича, он приник к уху Ранковича и с виноватым видом принялся было что-то нашептывать ему, но тот брезгливо отстранил его.
— Опять Марко у нас, — тихо сказал Милетич. — Но сейчас он что-то уж слишком тихий…
Когда члены президиума заняли места за узким длинным столом, Мачек суетливым жестом указал Иовановичу на покрытую ковром кафедру и торжественно объявил:
— Слово предоставляется начальнику верховного штаба Народно-освободительной армии и партизанских отрядов Югославии другу Арсо Иовановичу.
Катнич первый захлопал в ладоши и скривился в полуулыбке:
— Просим, просим.
Бойцы слушали Иовановича с восторгом. Он рассказал о международной обстановке, о положении на фронтах, о том, как Красная Армия неуклонно продвигается вперед, идет на север, идет на запад и на юго-запад — в направлении Балкан.
— А наши западные союзники?.. — вскользь заметил Ранкович, чуть выпрямляясь в кресле. — Они героически рвутся к Риму!
— Скажу сейчас и о них, об их героическом рвении, — Арсо насупил широкие черные брови. — Для точности я приведу последние высказывания генерала Эйзенхауэра. Вот его слова на пресс-конференции военных корреспондентов в Лондоне. — Арсо перелистал записную книжку. — Вот. «В основном, — сказал он, — войны выигрываются общественным мнением. Если вы, — обратился Эйзенхауэр к корреспондентам, — в такой же степени, как я, полны нетерпением выиграть эту войну и покончить с ней, то больше нам не о чем беспокоиться».
— Вот тебе и раз! — насмешливо сказал Вучетин. — А мы-то, чудаки, тут беспокоимся.
Бойцы заулыбались. Джуро смущенно потер пальцами нос. Уши его горели. Он, видимо, чувствовал себя неловко в президиуме. Кича Янков то и дело снимал очки, чтобы их протереть. И лишь Айша держалась непринужденно, и звонкий смех ее раскатывался по всему залу. Кажется, она смеялась впервые после гибели Петковского.
Ранкович не спускал с Иовановича удивленно-вопросительных глаз. На его губах застыла невеселая, странная улыбка.
— Итак, — говорил Арсо с серьезным лицом, — полный боевого нетерпения, Эйзенхауэр пока что ни о чем не беспокоится. Обратимся теперь к последней сводке с фронта. Вот. Главный штаб войск союзников в Италии сообщает: «На всех участках фронта действуют патрули и производятся вылазки… Мы молим бога, чтобы была хорошая погода, которая позволила бы нам проводить морские и воздушные операции».
— Молят бога! — опять кто-то прыснул смехом в зале.
— Ждут у моря погоды.
— Так-то они рвутся к Риму!
Катнич с беспокойством оглядывался, пытаясь установить, кто подает голоса.
— Прекратите выкрики с мест! Выскажетесь после доклада, — сердито бросил он. — Тише!
— Я думаю, — чуть заметно улыбнулся Арсо, — для наших западных союзников хорошая погода скоро установится. Уже и теперь ясно, другови, что у Советского Союза достаточно сил, чтобы и без второго фронта и при неблагоприятной погоде выиграть войну: разгромить гитлеровскую Германию и освободить Европу. Тот же Эйзенхауэр во вчерашнем приветствии Красной Армии назвал ее гигантское наступление «великой военной эпопеей». Так позвольте же мне, другови, преклониться перед творцом советского военного искусства товарищем Сталиным, перед его гениальной стратегией, преклониться перед русским солдатом, который и в прошлом уже не раз бескорыстно освобождал порабощенные чужие земли и моря…
Зал всколыхнулся, все вскочили с возгласами «Живее Сталин!»
Милетич громко выкрикнул:
— Восходит над всем миром солнце победы! Советское солнце!
— Восходит! — горячо подхватил Арсо Иованович и, когда шум в зале несколько улегся, со спокойной убежденностью продолжал: — Мы все верим в Красную Армию. Я твердо убежден в том, что не за горами тот день, когда на Дунае появится наш великий славянский брат и протянет нам руку помощи. Мы все верим, что всякая борьба вместе с Советским Союзом неизбежно должна принести победу. За наше счастье советские бойцы проливают свою кровь на бесчисленных фронтах. И тут, на святой земле нашего отечества, тоже льется братская кровь русских людей, бежавших к нам из немецкого плена.
Я верю, что возникнет новая Югославия и родится нерушимое братство и единство не только наших югославских народов, но и всех южных славян, всех балканских народов. И это братство и единство останется вечно, ибо оно является залогом нашей свободы, независимости и лучшего будущего. Свободную Югославию нельзя иначе и представить себе, как в братском сотрудничестве и в дружбе с соседними народами и с Советским Союзом. Благодаря борьбе Советского Союза мы смогли создать свою народную армию, в которой насчитывается уже почти триста тысяч бойцов. Благодаря победам советских бойцов мы сумели здесь кое-что сделать к этому знаменательному дню. Мы сорвали шестое неприятельское наступление, перешли в контрнаступление и заняли в Боснии семь городов. Наши части ведут сейчас бои на фронте вдоль всего горного хребта от Словении до албанской границы. Наши знамена развеваются на одной трети всей территории страны. Но достаточно ли этого? Можем ли мы теперь, в решающие месяцы войны, ограничиться только ожиданием выручки со стороны Красной Армии, только обороной освобожденных территорий и разрозненными операциями, не подчиненными единой большой стратегической идее?
— Нет! Нет и нет! — раздались дружные крики в разных углах зала.
— В таком случае, — повысил Иованович голос, — я не считаю нужным скрывать от вас эту идею. Она не является тайной. Она живет в наших сердцах. Ее поймет каждый боец. — Арсо говорил отрывисто, возбужденно, точно торопился высказать, наконец, самое главное, ради чего он сюда приехал. — Товарищи! Братья и сестры! Через нашу страну проходят вражеские коммуникации. Мы должны сделать так, чтобы ни одна немецкая часть не ушла отсюда из-под удара наступающей Красной Армии. Вот в чем эта идея!
Голоса в зале не умолкали:
— Не пустим! Уничтожим фашистов!
Ранкович молча кивал головой.
— Мало это сказать, другови, — продолжал Арсо. — Главное, нужно покрепче бить врага — бить его так, как это делают славные советские воины, бить по всем правилам современной военной науки. За минувший год мы прошли достаточную боевую выучку, поднялись еще на одну ступеньку в военном искусстве. И я думаю, я хочу быть уверенным в том, что больше не повторится что-либо похожее на Сутеску, где храбрость и мужество партизан были принесены в жертву нашему неумению воевать…
Иован схватил меня за руку.
— Сутеска! Слышишь?! Это — самое страшное…
— Да, да, неумение воевать, — твердо повторил Арсо.
Вучетин не выдержал:
— Это неумение обнаружилось, между прочим, и у нас совсем недавно, при взятии Горного Вакуфа, — сказал он. — А с Синью могло случиться еще хуже…
— Что вы имеете в виду, говоря о Сине? — резко спросил Ранкович, чуть привстав в кресле.
— Я имею в виду случай с двумя черногорцами, — ответил Вучетин. — Совместные действия нашего батальона с Черногорским едва не были сорваны.
— Гм! — Ранкович пожал плечами. — Ну, так я вам скажу, что виноваты в этом вы сами. Зачем допустили расстрел?
— Что-о? — Вучетин поднялся из-за стола. — Кто допустил? Был вынесен приговор… именем народа и выполнен так молниеносно, что мы не успели не только что-либо предпринять, но даже опомниться.
Ранкович с досадой махнул рукой.
— Произошла ошибка. Чудовищная ошибка! Секретарь трибунала упустил при переписке текста слова «считать приговор условным». За свою преступную оплошность он наказан. А председатель корпусного трибунала Громбац смещен мной с должности и назначен к зам в бригаду начальником ОЗНА. Я очень сожалею, что вам не удалось предотвратить расстрел, раз он показался вам несправедливым, — добавил Ранкович и снова откинулся в кресле.
