Из окна третьего этажа фигуры футболистов кажутся Алексею Николаевичу Беседе маленькими. Он дежурил по роте и остался в училище. «Какие наши: в алых или синих майках? Сегодня они надели новые», — думал он в начале матча. Потом, заметив, как вратарь «алых» отбросил в сторону фуражку и ее подхватил кто-то в форме суворовца, догадался: «Алые — наши». Фуражку «чужого» вратаря не стали бы так заботливо отряхивать от пыли.

«Так рождаются традиции», — подумал капитан Беседа и, облокотившись о подоконник, стал рассеянно смотреть на зеленое поле.

…Когда в перерыв матча Дадико Мамуашвили и Павлик Авилкин, влюбленно глядя на лучшего футболиста училища, выхватывают из его рук майку и бегут выжимать ее и сушить на солнце, они, наверное, не подозревают, что воспринимают традицию слыть лучшей футбольной командой города. Когда во время городского кросса вырвавшемуся вперед лучшему бегуну училища Андрею Суркову сотни суворовцев неистово аплодируют, радостной толпой бегут параллельно стартовой дорожке и, задыхаясь, кричат: «Сурик, Андрюшечка, дорогой, нажми немножко!» — они, наверное, ни о чем ином не думают, кроме того, что училище должно быть первым, но в этом взрыве чувств рождается единство.

Новая хорошая традиция должна бережно охраняться всем коллективом.

Капитан Беседа вспомнил день рождения одной такой традиции. Это было три года назад. Они приехали на первомайский парад в большой, празднично убранный город. Вместе с войсками проходят они церемониальным маршем по просторной нарядной площади. Неожиданно начался ливень. Косые струи воды хлещут лица. Но суворовцы молодцевато вздернули головы, их щеки раскраснелись, глаза задорно блестят. Они идут главной улицей. Потоки воды достигают щиколоток; мундиры, рубашки промокли насквозь. Но суворовцы продолжают идти с высоко поднятыми головами, веселые и бодрые, и брызги далеко разлетаются из-под их ног. Запевала начинает песню, и торопливые прохожие останавливаются вдоль тротуаров, стыдливо отворачивают воротники своих пальто.

В казарме военного городка, где остановились на время приезда, начали выливать воду из обуви, сушить одежду. Ни звука жалоб, ни одной кислой физиономии:

— Надо привыкать!

— Не сахарные…

— Еще и не так придется…

Через несколько дней, на вечерней поверке, генерал Полуэктов прочитал перед строем приказ командующего округом, объявившего благодарность личному составу училища за безупречную строевую подготовку. С тех пор так и повелось: на параде должны пройти лучше всех, поддержать марку училища.

Рождалась эстетика военной жизни с ее здоровьем, опрятностью, святостью строя. Отливалась в красивые формы система воспитания. И все это: ежегодное празднование дня открытия училища, выезд в летние лагеря, единый тон, стиль, ясность цели, сознание слитности с Советской Армией, преемственности ее устоев — все это создавало дорогие сердцу каждого суворовца традиции, роднило и сплачивало.

Делом чести коллектива стало отлично учиться, побеждать во всех юношеских состязаниях, задавать в городе хороший тон почтительного отношения к взрослым, опекать малышей, умножать славу училища и вписывать в его историю страницы, которыми гордились бы те, кто придет на смену.

На четвертом году существования училища в роту Тутукина был принят новый воспитанник — отличник шестого класса школы Министерства просвещения Витя Полозов. Роты имели постоянный состав, не изменяющийся все семь лет обучения в училище, Полозова же приняли потому, что выбыл по болезни один суворовец. Витя был скромен и дисциплинирован, но как разительно отличался он от «ветеранов»! Вот когда офицеры воочию убедились, что и в смысле военного воспитания ребят сделано изрядно: их «вояки» были уже армейцами, это чувствовалось в каждом движении, в облике и привычках.

Офицеры настолько пригляделись к своим питомцам, что не замечали так отчетливо, как теперь, при сравнении с Полозовым, этой бравости, выправки, безупречного поворота, смелого взгляда. Им казалась совершенно естественной, само собой разумеющейся тактичность обращения к старшим, аккуратность и точность. Жизнь Суворовского училища, его честь, имя стали жизнью, честью и именем самих суворовцев. Свои успехи и благополучие они неотделимо связывали с успехом и благополучием родного училища. Дети уже успели оценить красоту военной жизни, полюбили самых строгих воспитателей («Ух и жмет! Вот это да!»), им нравилось преодолевать трудности.

Привычки перерастали в качества характера. Рождался стиль — вестник зрелости коллектива. Он сказывался в «мелочах»: белоснежной скатерти на обеденном столе, великолепно отточенном карандаше, сияющих пуговицах мундира, неписанном правиле для малышей: из столовой не уходить раньше старших, провожать их стоя. Определился тон коллектива — бодрость, энергичность, выносливость.

Уму непостижимо было бы появление в таком содружестве мрачного мизантропа или человека, скулящего о том, что он чувствует себя лишним, неудовлетворенным. Поэтому-то на уроках литературы и вызывали недоуменное раздражение Печорины, Онегины. Герои нового времени не хотели их понимать. Для них счастье было не залетной синей птицей, дразнящей неуловимой мечтой, а вполне реальным сегодня, ясным завтра. Они знали, как добиться счастья, знали, зачем живут.

Вновь прибывший Витя Полозов оказался спокойным, кроткого веселого нрава подростком лет четырнадцати. Сам того не замечая, он совершал чудовищные, с точки зрения военных людей, преступления: уходя из канцелярии, забывал спросить разрешения у офицера, когда же ему указывали на это, он бормотал что-то в оправдание, беспомощно переминаясь с ноги на ногу.

Был он какой-то обмякший, неуклюжий. За партой сидел, подперев подбородок рукой; выходя к учителю отвечать, держался за доску, будто не надеялся устоять без подпорки, а докладывая офицеру при появлении его в классе, старательно мотал головой, не умел смотреть прямо в глаза.

Даже Самсонов, которого и офицеры, и товарищи постоянно упрекали за недостаточную подтянутость, был в сравнении с Полозовым бравым гвардейцем.

За военное воспитание новичка принялось все отделение, и Виктор ускоренно восполнял пробелы.

«Через три года мои окончат училище, — размышлял Алексей Николаевич. — Какими они будут? Конечно, молодыми коммунистами, воспитанными на традициях Великой Отечественной войны, сформированными Советской Армией и для армии, но и больше, чем только для армии, — это вообще передовые люди страны социализма. Они в Суворовском училище уже ясно самоопределятся, избрав жизненный путь, выработают твердые убеждения и характер. Таким не страшны толчки и ушибы; смелые, жизнедеятельные, с пламенной верой в сердце, они будут неустрашимо идти вперед, и никакие трудности и невзгоды не лишат их оптимизма, не обезволят… Это воины-граждане, военачальники, для которых высшая цель — служение Родине. Но, как говорит Зорин, „надо сейчас очень и очень много работать…“ — и размечтавшемуся капитану Беседе вспомнился вдруг Павлик. „Ох, Авилкин, Авилкин, не таким ты должен быть!“»

В это время послышался неистовый шум и аплодисменты. Алексей Николаевич увидел, как зеленое поле затопили ребята, качали кого-то в алой майке. «Значит, наша взяла!» — улыбнулся капитан Беседа и, удовлетворенный, отошел от окна.

Алексей Николаевич напускал на себя строгость в оценке Авилкина, сам же прекрасно видел, что Павлик заметно изменился к лучшему, особенно за последние месяцы: сыграли свою роль и воспитатели, и комсомольцы, и товарищи по классу.

Алексей Николаевич старался как можно чаще подсказывать Павлику хорошие поступки: надоумил его поделиться с друзьями тем, что прислала бабушка, учил тихо пройти по коридору в час занятий, при всех товарищах признать свои ошибки, помочь Дадико в занятиях по русскому языку.

Все эти усилия воспитателя, конечно, подготавливали в характере Павлика изменения, накапливали их для скачка в новое качество. Под влиянием разумного воздействия происходило непрерывное нарастание положительного, приводившее в конце концов к подобного рода скачку. Для неискушенных это происходило неожиданно, для воспитателя являлось предвиденным результатом.