— Сергей Павлович!

— Галенька, здравствуйте! Да какой же вы стали!

— Какой? — вспыхнула девушка.

— Совсем взрослой.

Юноши помогли Гале снять пальто, сдали его и шинели в гардероб и все вместе стали подниматься по лестнице.

— Ты часто здесь бываешь? — спросил Боканов Владимира.

— У меня абонемент. Правда, могу я его использовать только в субботу и воскресенье, да и то не всегда.

— В училище есть пианино?

— Даже у нас в батальоне. Иногда устанешь очень, подсядешь… и сразу легче. Чудесно Пушкин сказал:

— Сергей Павлович, — шепотом, но так, что Володя слышал, проговорила Галинка, — наш общий знакомый пишет лирическую поэму «Внуки Суворова».

Володя осуждающе посмотрел на девушку.

— Сергею Павловичу можно! — тоном, не терпящим возражений, сказала Галинка.

Они вошли в колонный зал. Сверкали хрустальные люстры. Над оркестром возвышался орган с трубами, похожими на заостренные серебряные карандаши.

Застыл с приподнятой палочкой дирижер. Оркестр начал исполнять вторую симфонию Бородина.

— Стасов назвал ее «Богатырской», — прошептал Володя и надолго замер, устремив горящий взгляд вперед.

Звуки то порывистые, стремительные, полные бурных чувств, то нежные и страстные, заполнили, затопили зал.

Боканов прикрыл глаза.

Слышался бешеный бег коней, шум битвы и мелодичный звон гуслей на богатырском пиру, ликование народа. Потом вдруг разлился покой, чистый солнечный свет пронизал все, согрел, убаюкивая. Охватила какая-то особая задумчивость. Может быть, музыка прекрасна еще и тем, что, вызывая у каждого свое, особое чувство, она способна и сближать всех в едином трепетном переживании.

Оркестр смолк. Все аплодировали, а неистовей всех Галинка.

— А ты что же? — возмущенно спросила она у продолжающего сидеть словно в оцепенении Володи. — Прямо бесчувственный!

— Если мне что-нибудь очень нравится, я не могу аплодировать… Это разбивает внутреннее состояние, — признался Володя.

— А на меня музыка действует опьяняюще! — воскликнула Галинка. И действительно, щеки ее пылали, глаза струили беспокойный свет.

Сергей Павлович поглядел на нее: «Девочка ты хорошая!», а Володя предложил:

— Пойдемте, погуляем!

Вернувшийся из Ленинграда, Боканов пошел в училище. Во дворе выстроился развод. Играл оркестр, и звуки его с особенной чистотой звенели в морозном воздухе. С ладонью у виска замерли офицеры и суворовцы там, где их застала команда «смирно». Даже плотник дядя Вася старательно выпрямил сутулую спину и стоял так возле мастерской, пока не закончился развод.

Боканов отправился к генералу доложить о своей поездке. Тот долго его расспрашивал о наблюдениях и выводах. Уже в конце беседы поинтересовался:

— А как Пашков?

— Много лучше, но, честно сказать, я думаю, в жизни он еще не однажды будет оступаться… Уж кому-кому, а нам-то хорошо известна мучительная цена «чуда перевоспитания».

— Известна, — согласился Полуэктов. — Меня сейчас вот что стало беспокоить, — признался он, — как ускорить движение вперед? Изгнать тройки? Побольше вырастить медалистов! Каковы наши внутренние резервы? А? Можно ли их изыскать?

— Можно! — убежденно воскликнул Боканов. — И главное, повышать организованность…

— Ну-ну, — довольно потрогал усы Полуэктов, словно нашел подтверждение своим мыслям.

От генерала Боканов направился в свою роту. Суворовцы, увидя его, радостно приветствовали:

— Здравия желаю, товарищ майор!

— С приездом, товарищ майор!

Он проходил по знакомым коридорам, и сердце учащенно билось — хорошо дома!

— Как живете, друзья? — спросил он группу малышей, весело щуря серые глаза.

— На экскурсию ездили на хлебозавод! — высунулся Скрипкин.

— А во второй роте, — сообщил Атамеев, — часовой заметил на потолке пятно. Сначала маленькое, а потом больше, больше. Тревогу поднял. Оказывается, прорвалась водопроводная труба. Ну, и сделали, как это называется… — Он остановился, вспоминая нужное слово.

— Перекрытие! — подсказали сразу несколько человек.

— Точно, — подтвердил Атамеев.

— А у нас китайская делегация была! — опять просунул голову из-за плеча Атамеева Скрипкин.

— Вот как?

— Запись оставили в книге гостей, — уточнил Скрипкин, — а нам подарки — вот!

Он выпятил грудь. На его гимнастерке Боканов увидел китайский пионерский значок с профилем Мао Цзе-дуна.

— Приятно… — рассматривая значок, сказал воспитатель. — И я вам подарки привез от наших курсантов.

Кольцо ребят стало еще теснее.

— Какие, товарищ майор?

— Кому?

— Володя Ковалев написал стихотворение, посвятил нашей роте — раз, — стал загибать пальцы левой руки Боканов, — Семен Гербов сделал для нас топографическую карту — два… Геннадий Пашков передал книжку «Минеры» — три…

Они слушали, не сводя глаз с пальцев майора, предвкушая предстоящие удовольствия.

— Товарищ майор, а как там наши? — спросил Федя, глядя на Боканова снизу вверх, — акклиматизировались?

— Вполне, — весело ответил офицер. — Учтите, там порядочки построже наших: на подъем — две минуты…

— Ох… — не выдержал Скрипкин.

— Да, да! Шесть часов тактики… поползайте в поле! А оружие чистят — любо-дорого поглядеть. В спальнях спят на соломенных матрацах, не то что у нас нежатся. А подарки я вам завтра передам.

Боканов подозвал к себе Скрипкина:

— Зайдемте-ка в канцелярию.

Скрипкин стал торопливо охорашиваться и пошел за офицером.

В канцелярии никого нет. Вот и хорошо. Как говорить с этим двенадцатилетним командиром, чтобы он душевней относился к своим подчиненным? От Веденкина Сергей Павлович уже знал, что Скрипкин в этом отношении не всегда держал себя как надо.

Боканов обычно вел беседу в одном из трех тонов: требования, просьбы или разъяснения. Иногда приходилось совмещать их. Какой же тон избрать сейчас?

— У меня к вам, суворовец Скрипкин, просьба, — начал он. — Меня беспокоит Атамеев.

— За него надо взяться! — начальственно подтвердил Скрипкин и властно сжал губы.

— Взяться-то взяться, это правильно… Да подход к нему нужен… Он здоровьем слаб, а трудится много. Верно?

— Да, трудится… — не понимая, чего же хочет от него офицер, соглашается старший отделения.

— Матери у него нет, а отец, сами знаете…

Скрипкин сочувственно вздыхает.

— Вот я и рассчитываю на вашу помощь, как командира.

Скрипкин с готовностью вытягивается.

— Относитесь к Феде помягче, по-товарищески…

Секунду Алеша в замешательстве молчит. Но вспомнив, что и его друг Авилкин требовал этого же, браво отчеканивает:

— Слушаюсь, относиться помягче, по-товарищески! Да я ему, я ему… — он соображает, что бы сказать, — свой волчок подарю! Ух, гудит!

— Я так и думал, что имею дело не только с требовательным, но и с отзывчивым командиром. Знаете, сказка есть: солнце и ветер решили заставить человека бурку снять. Ветер свирепо задул — человек плотнее в бурку укутался. Солнышко пригрело — он сам ее сбросил. Теплом да дружбой многого добьешься.

Отпустив Скрипкина, Боканов пошел во вторую роту разыскивать Веденкина. Ему сказали, что Виктор Николаевич на комсомольском собрании в клубе, и он отправился туда.

Собрание только началось, председателем избрали Авилкина. Авилкин оперся кончиками пальцев о стол и деловито сообщил:

— Доклад на тему «Если ты комсомолец — будь впереди» сделает Кошелев. Возражений против повестки нет?

Боканов тихо пробрался к месту, где сидел Веденкин, пожимая его руку, прошептал:

— Нашел-таки вас…

Гаршев издали приветливо кивнул головой.

В это время поднялся Дадико Мамуашвили.