— Вот хорошо! — вырвалось у Ковалева.

— И ничего тут хорошего нет, — огорченно сказала Галинка, — мама отпуска не берет: затеяла школу ремонтировать, а без нее я никуда не поеду.

Они подошли к воротам Галининого дома. Володя, просунув руку в отверстие, откинул щеколду калитки. Навстречу, приветливо лая, кинулся белый Пушок. На крыльце показалась Ольга Тимофеевна.

— Это вы, дети? Идемте, идемте, я вас чаем напою. У меня сюрприз для вас.

— Что? Что? — Галинка закружилась вокруг матери, обняла ее шею руками.

— Постой! Постой! — отмахивалась Ольга Тимофеевна. — Да постой же, стрекоза! — и шепотом на ухо: — Блинчики с клубничным вареньем!..

— Володя! — скомандовала Галинка. — За стол, не будем терять времени.

Боканов потушил лампу, распахнул окно в сад, и майская ночь всеми своими шорохами и ароматами хлынула в темную комнату. Между ветками вишни в цвету дрожали звезды. Сердито прогудел жук и шлепнулся, ударившись о стену. Боканову казалось, что благоуханная тишина прикасается своими теплыми руками к его лицу. Он долго стоял у окна. Спать не хотелось, и мысли все время возвращались к ребятам.

Он видел их завтрашний день. Они восхищают мир благородством, образованностью, они защитники угнетенных, поборники правды и справедливости, надежда и совесть человечества. Советский офицер! Символ верности Родине, бесстрашия и мужества, сын трудового народа… Новый человек нового общества!

Боканов видел уже сейчас ясно проступающие черты этого нового человека.

Снопков нашел кошелек с деньгами и принес его офицеру, — оказалось, кошелек потеряла уборщица.

Лыкову надо было на вечере выступать в инсценировке «И один в поле воин» (в штыковом бою красноармеец побеждал шестерых фашистов). За день до этого у Василия, исполнявшего роль красноармейца, образовался на правой руке нарыв, поднялась температура. Не желая подвести роту, Лыков скрыл свою болезнь, успешно «победил» шестерых «врагов» и только тогда пошел в санчасть…

«Но умиляться некогда», — подумал Боканов.

Легкий ветерок зашуршал в листве и утих.

За спиной безмятежно спал в постели пятилетний сын Боканова — Витька, и было приятно чувствовать его рядом.

«Умиляться нам некогда, — мысленно повторил капитан, — надо вытравлять из них десятки грехов — больших и малых. Высокомерие из Пашкова, прижимистость из Лыкова, тщеславие из Братушкина… Надо не упускать ни одной мелочи! Сурков слишком „штатский“, при ходьбе приволакивает левую ногу, а на боевых стрельбах зажмуривает оба глаза в ожидании выстрела… Гербов сутуловат, с ним придется ежедневно заниматься на лестнице… Снопков не понимает красоты природы: „Я, когда читаю Тургенева, все, что о природе, пропускаю“, — говорит этот глупыш… Нет, умиляться некогда! Надо, чтобы их нравственный рост не отставал от физического и умственного. Воспитать образованного, физически закаленного коммуниста — это требует огромного упорства, самоотверженности и вдохновенной страсти… Научиться закреплять самую маленькую победу в воспитании, развивать успех… В каждой работе есть своя проза, надо уметь смотреть на нее глазами поэта, повторяя скучнейшие гаммы, слышать будущую симфонию…»

Небо начало светлеть. Где-то вдали послышались возгласы, перекличка голосов, нарастающий шум. Слов не было слышно, но какое-то радостное волнение, казалось, ширясь, разливалось по улицам вдруг ожившего города.

В разных концах его раздались выстрелы, — по звуку Боканов определил: стреляли из винтовок, пистолетов и автоматов.

Дверь соседнего дома с треском раскрылась, и на крыльцо выскочил незнакомый Боканову высокий черноволосый человек.

На нем были синие галифе, войлочные туфли на босу ногу и гимнастерка с одним пустым рукавом.

— Победа! Товарищи, мир! — закричал он на всю улицу, снова вбежал в дом и тотчас возвратился.

— Вставайте! Вставайте! Мир! Победа!

Сколько раз представлял себе Боканов эту минуту, знал, что она близка, что вот-вот засверкает желанное слово «мир», и все же теперь это слово раскрылось волнующе неожиданно, как солнце, выплывшее из-за туч.

Даже не верилось, что там, на дорогах войны, остановили свой бег танки, замерли пушки и на землю опустилась желанная тишина.

Боканов подбежал к соседу:

— Кто, кто сказал?

— Товарищи, мир, мир! — не переставая, твердил тот и вдруг, обняв капитана единственной рукой, поцеловал его и заплакал. — Братени-то моего нет… погиб братеня…

А по улице шли люди — группами и в одиночку, пожимая друг другу руки, поздравляя, сразу роднясь, общим потоком устремлялись к центру города, чувствуя, что именно там соберутся ручьи радости, что этот час надо встретить всем вместе.

Боканов вбежал в дом, растормошил жену:

— Ниночка, родная, победа!

Поднял с постели сына, и тот, сонный, теплый, хлопал ресницами, ничего не понимая, собирался расплакаться, но, увидев сияющие лица родителей, заулыбался.

— Ниночка, ты не сердись, я на минуту загляну в училище! — Боканов передал сына жене и скрылся за воротами.

Училище гудело, словно улей. Хлопали двери, коридоры были наполнены топотом ног, громко говорил репродуктор в необычный для него час.

Когда Сергей Павлович вошел в спальню своего отделения, ребята с радостными возгласами бросились к нему, будто только и ждали его прихода:

— Товарищ гвардии капитан, поздравляем!

— Товарищ гвардии капитан! — Они льнули к нему, окружили теплой стеной, каждый старался быть рядом, притронуться. Боканов едва успевал пожать протянутую ему руку, обнять, прикоснуться к плечу, и от этого чувство близости к детям росло, радость становилась богаче, полней.

Возвратившись домой и наспех позавтракав, Сергей Павлович с женой и сыном пошли в училище.

Командир роты разрешил ему прийти немного позже обычного, с вечера Боканову предстояло заступать на дежурство.

Город в ливне солнца гремел оркестрами.

Когда Боканов с семьей подходил к высоким воротам училища, ворота распахнулись и на улицу колонной вышли суворовцы — все шестьсот человек.

Они шли, ряд за рядом, сверкая белизной гимнастерок, гордо покачивая в такт шагам алыми погонами и околышами фуражек. Казалось, летящее впереди крылатое знамя отбрасывает на колонну алый отблеск. Боканову хотелось обнять их всех одним объятием, вобрать одним взглядом.

Последняя шеренга вышла из ворот. Запевала начал песню:

Рядом с Бокановым на тротуаре стояла пожилая женщина в белой, по-деревенски низко надвинутой на лоб косынке. Она провожала ребят материнским взглядом.

— Труд у вас, товарищ командир, радостный, — обратилась она к Боканову и посмотрела так, словно благодарила его.

— Да, да, радостный! — улыбнулся офицер и с гордостью поглядел на идущий впереди взвод. Его неудержимо потянуло к ним. — Не могу, Ниночка, — виновато сказал он жене, — пойду с ними…

В первой шеренге, плечо к плечу, шагали Семен Гербов, Владимир Ковалев, Андрей Сурков и Василий Лыков.

Колонну училища замыкали, стараясь ступать в такт музыке и делая непомерно большие шаги, Илюша Кошелев и Максим Гурыба — будущие офицеры земли советской.

Сорок свободных дней! Даже не верилось, что можно спать, сколько угодно, что не надо волноваться о завтрашней контрольной по математике, что утром на столе ждут парное молоко с медом и чудесные теплые пышки, какие умеет печь только мама.