Вот он сидит среди врагов, а они и не подозревают ничего… Какая выдержка нужна, храбрость, преданность своей Родине!

Тутукин, узнав о ТОГВ и ЦСР, взвился, загремел о «политической подкладке дела», о «корнях», забил в набат — на партийном собрании, на педагогическом совете.

Зорин, вызвав к себе Тутукина, терпеливо вразумлял его:

— Чего ты, Владимир Иванович, крик поднял? Подумай, не проще ли было бы тому же Беседе организовать кружок разведчиков, назвать его, скажем, КСВ — «Кружок смелых воинов». Впрочем, это дело выдумки. И пусть у них будет «тайный склад» (только бы мы о нем знали), и сам помоги веревку достать — зачем же им из прачечной тянуть?

После раскрытия злополучных ТОГВ и ЦСР, встречая Артема, полковник каждый раз добродушно спрашивал:

— Как дела, Гроза Вселенной?

И Каменюке хотелось провалиться сквозь землю — такой глупой казалась теперь эта выдумка.

— Расскажите свою биографию, — обратился к Артему секретарь бюро.

Каменюка готов был к этому вопросу и все же не сразу начал:

— Родился я в 1932 году… Три класса окончил… Тут война. Папа и мама — учителя, их фашисты повесили за то, что прокламации писали… Наши пришли… Я в Суворовское поступил…

Помолчав, выискивая что-нибудь значительное в своей жизни и не найдя, виновато закончил:

— Всё.

А в голове неотступно звучало: «Недозрел… недозрел…»

— Вопросы к товарищу Каменюке есть?

— Есть, — поднялся маленький, крутолобый член бюро Горкин, любитель задавать вопросы большой, жизненной важности и принципиальности.

— Скажите, а вы лично участвуете в строительстве коммунизма?

— Готовлюсь стать строителем! — страстно воскликнул Артем, поворачиваясь к Горкину. — Пятерку получу — значит, уже немного подготовился. Если, например, на Урале домну пустили — мы все радуемся, а там узнают: суворовец хорошо учится — и тоже радуются.

— Верно, — удовлетворенно, словно иного ответа он и не ждал, кивнул головой Горкин.

Поднялась рука со скамьи присутствующих. Впечатлительный Дадико, расширив огромные черные глаза, спросил замирая:

— А если ты в руки врагам попадешь и тебя, как Юрия Смирнова, пытать будут, ты что-нибудь расскажешь?

— Ни за что! — как клятву, произнес Артем. — Когда отец печатал прокламации, я их на воротах расклеивал… И если бы меня поймали, ничего не сказал бы!

Выступлений было немного, и все такие хорошие, что Артему даже неловко стало. Только Ковалев сказал:

— Я дал товарищу Каменюке рекомендацию — значит, ручаюсь за него… Но хочу указать на один его недостаток. — Он повернулся к Артему: — Надо, товарищ Каменюка, быть более воспитанным. Вы можете еще нагрубить товарищу, выругаться, руки в карманах держите, сплевываете на каждом шагу. Это следует прекратить.

— Прекращу, — тихо сказал Артем, поднимая на Владимира преданные глаза.

Потом Артему жали руку, поздравляли — майор, Дадико, Сенька, какие-то ребята из других рот. Он был как во сне. Выскочив в коридор, побежал в любимый дальний угол на третьем этаже, чтобы наедине подумать о совершившемся. Член Ленинского Союза Молодежи… Всесоюзного!.. Коммунистического!.. Комсомольцами были и Павка Корчагин, и Кошевой, и Матросов, и Зоя, и Сережа Тюленин, любимый герой Артема, и когда-то отец… А теперь он тоже… Комсомолец Артем Каменюка! Когда вдумаешься в это — дух захватывает… Вот был бы папа жив! Жаль, нашего капитана сейчас нет… Надо сделать для билета кармашек в гимнастерке, около сердца. Надо другу Толе Бунчику написать: стал членом ВЛКСМ. Эх, красота! Он оглянулся — в коридоре никого не было — и прошелся колесом.

Минутой позже, серьезный и сдержанный, Артем степенно спускался по лестнице. «Теперь нельзя, чтобы говорили: „Каменюка недисциплинирован“, „Каменюка невоспитан“. Нельзя!»

Повстречался математик Гаршев из первой роты.

— А-а, комсомолец, поздравляю! — и руку пожал.

«Приятно! Капитан-то, Алексей Николаевич, больше всех будет радоваться».

Майор Веденкин, опершись на палку, остановился у окна актового зала. Всматриваясь в шустрые фигурки конькобежцев на катке, он пытался определить, какие роты участвуют в игре. Игра называлась «Борьба за знамя».

«Наверно, самые младшие», — решил, наконец, Виктор Николаевич. В это время на катке прекратили игру, малыши стали поспешно снимать коньки. «Сбор по тревоге», — догадался майор.

Лучи заходящего солнца окрашивали небо причудливыми цветами. Казалось, по синему листу бумаги неумелая детская рука провела беспорядочные яркие мазки, переходящие в нежные тона — от светлозеленого до оранжевого. Солнце ушло за реку. На горизонте засеребрилась узкая полоса.

«Будет хорошая погода», — подумал Веденкин, глядя на эту полосу. Краем глаза он увидел стоящего рядом Артема. Майор знал, чего ждет Артем, и сказал именно то, что надо было мальчику в эту минуту:

— Жаль, нет сегодня Алексея Николаевича, он бы тоже с нами порадовался.

Артем доверчиво улыбнулся. Обычно в присутствии Алексея Николаевича Каменюка сдерживал проявление своих чувств к нему, старался не выдавать их. Но сейчас при упоминании о воспитателе он весь загорелся. Артему очень хотелось поговорить о нем, рассказать что-нибудь такое, что возвысило бы капитана, показало его с самой хорошей стороны.

— Наш капитан в университете марксизма-ленинизма учится! — с гордостью сообщил он.

— Откуда ты знаешь? — спросил Веденкин.

Беседа действительно учился в вечернем университете, но вряд ли говорил об этом ребятам.

— Он книгу Иосифа Виссарионовича Сталина, том третий, на столе в классе оставил, а сам вышел. Я смотрю: на корешке написано «Институт Маркса-Энгельса-Ленина», открыл, а там зачетная книжка нашего капитана. Все пятерки, только одна четверка! Во учится! Забыл, как называется тот предмет, за который четверка — «диа», как-то «диа»…

— Диалектический материализм, — подсказал майор.

— Верно! Вы все знаете! И история ваша есть, — сообщил Артем. — Ребята все обступили меня… Всем понравилось, что история есть… Значит, нашему капитану тоже даты заучивать приходится… А в книжке зачетной благодарность за отличную учебу. Он потому и с нас так требует.

— Имеет право, — сказал Веденкин.

— Имеет! — с гордостью подтвердил Артем.

Зорину долго не удавалось найти такого библиотекаря, который был бы не только знатоком книг, но и опытным воспитателем. Наконец ему повезло. На работу в училище приняли Марию Семеновну Гриневу — маленькую белоголовую старушку, в больших роговых очках, в неизменной шелковой кофточке и черной юбке с широкими бретельками. Кофточка всегда была белоснежной и тщательно выглаженной.

Неутомимая, богатая на выдумки, Мария Семеновна то устраивала выставки, то проводила читательские конференции, то мастерила с ребятами монтажи: о пятилетке, о родном городе, о героях труда; затевала переписку с автором новой интересной повести, а если была возможность, приглашала его в училище.

То ли потому, что была она какая-то домашняя, сердечная, то ли потому, что потребность детей в материнском теплом взгляде, участливом слове была огромной, но к Гриневой льнули все ребята.

К ней приходили с письмами, поверяли секреты, прибегали спросить значение непонятного слова, рассказать о споре в классе, о своих обидах и радостях. И она никого не оставляла без внимания и участия. У нее была крохотная комната, примыкающая к читальному залу, где она выслушивала самые сокровенные тайны.

Историю с часами Мария Семеновна в свое время хорошо знала и, как могла, смягчила отношение товарищей к Артему. А позже с такой же готовностью взяла под свою защиту и Геннадия.

Это не было добреньким всепрощением. Мария Семеновна умела и пробрать, кого следовало, и непритворно рассердиться, но все это у нее получалось по-матерински заботливо, она быстро отходила и не забывала потом заступиться, дать добрый совет.