Боканова класс любил за щепетильную честность и прямоту, за то, что не было у него «патентованных любимцев» и «беспросветных париев», что не докучал нудной моралью, а надо было — отчитывал поделом, не оскорбительно и как-то очень по-человечески, если даже и повышал голос. Они ценили и то, что при всей своей принципиальности Сергей Павлович никогда не выпячивал эту черту своего характера, считался с инициативой и мнением коллектива. Он не отдавал невыполнимых приказов и тем самым избавлял воспитанников от лишних взысканий. Но зато если требовал, то делал это настолько разумно, в такой веской форме, что невозможно было уклониться от выполнения — не из-за угрозы наказания, а из боязни потерять доброе отношение воспитателя.

В Боканове ценили аккуратность, точность, доходящую до пунктуальности, но не перерастающую в педантизм. Кое-кто, ущемленный его требовательностью, склонен был побурчать, что он слишком строг и суховат, ошибочно принимая за холодность внутреннюю сдержанность, скупость в выражении чувств. Есть люди сердечные, движения которых спрятаны глубоко, люди, которые не умеют вмещать в слова сильные и чистые чувства. Это трудно бывает понять детям и оценивается в зрелом возрасте.

Невольно подслушанный сегодня разговор офицеров открыл перед Володей характер воспитателя с совершенно новой стороны. Володя знал, конечно, и раньше, что Боканов сердечен, верит а каждого своего питомца, живет их радостями и печалями. Но что он умеет так самоотверженно отстаивать свой взвод, в ущерб самому себе, — это было ново, и делало Сергея Павловича в глазах Володи еще выше и дороже.

Через несколько минут после того, как Ковалев передал Андрею услышанный разговор, Боканов пришел в роту. Лицо его, как всегда, было спокойно, серые глаза строги.

— Вице-сержант Сурков, как несет службу наряд? — официальным тоном спросил Боканов.

— Все в порядке, товарищ капитан! — вытянулся Сурков.

Ковалев смотрел на Сергея Павловича обожающими глазами. Боканов с удивлением подумал: «Что это он такой взбудораженный?» Володя перехватил взгляд, и тотчас облачко мальчишеской суровости изменило выражение его глаз.

— За пять минут до вечерней поверки доложите мне о сборе взвода, — приказал Боканов Суркову.

— Слушаюсь доложить вам о сборе взвода за пять минут до вечерней поверки.

Боканов повернулся, чтобы уйти, и вдруг заметил, что у Ковалева нет подворотничка.

Владимир виновато опустил голову.

— Вам, вице-сержант Ковалев, даю наряд вне очереди, — пристально поглядев на Ковалева, негромко объявил офицер. — Воротничок пришейте немедленно!

— Слушаюсь, — огорченно произнес Ковалев и, когда офицер скрылся, смущенно покосился на Андрея.

— Бывает, — посочувствовал Сурков.

После вечерней поверки Боканова окружили офицеры, поздравляли с присвоением звания.

Они с такой искренней радостью жали ему руку, что Сергею Павловичу хотелось каждого обнять, сказать теплое, дружеское слово, но он успевал только отвечать:

— Спасибо, спасибо, товарищи!

Когда почти все разошлись, Веденкин, подмигнув капитану Беседе, воскликнул:

— А ведь, событие, товарищ майор, придется отпраздновать!

Боканову было и странно и приятно слышать это новое обращение. Он всегда спокойно относился к служебным повышениям, наградам, не делал из этого главного в жизни, не придавал большего значения, чем следовало, но сейчас ему было приятно. «Нет, что ни говори, — радуясь, думал он, — а в каждом из нас есть немного здорового и законного честолюбия, потому что всегда приятнее приподняться на ступеньку жизни, чем съехать с нее».

— Пойдемте ко мне. Сейчас так хочется быть вместе с вами… Я вас очень прошу, — обратился он к друзьям.

Офицеры вышли из училища. Веденкин ясно представил, как они сейчас появятся в квартире Боканова, как маленькая жена его, Нина Васильевна, не стесняясь их, обнимет и поцелует своего Сережу, а он попросит: «Ты нам сооруди чаек…» Они засидятся за полночь, и время пробежит незаметно, как это бывает в кругу близких людей.

И хотя Веденкину надо было сегодня же приняться за доклад, он решил, что подготовит его в воскресенье.

— Друзья, — приостанавливаясь, торжественно сказал он, — к супруге майора с пустыми руками сегодня прийти нельзя.

Весело смеясь и переговариваясь, они двинулись к главной улице, освещенной яркими вечерними огнями.

В день решающего футбольного матча разыгрался свирепый ветер. Несмотря на это, болельщиков на стадионе собралось больше обычного: встреча суворовцев с сильнейшей студенческой командой города «Наука» решала, кто получит кубок местной газеты. Среди тысяч зрителей на трибунах был и генерал Полуэктов с большой группой офицеров.

В самые острые моменты игры генерал, подавшись всем корпусом вперед, напряженно следил глазами за мячом, вместе со всеми переживая каждый промах, радовался каждой удаче.

Вот Братушкин, играющий левого нападающего, «промазал» у ворот, упустил случай забить гол — Полуэктов откинулся на сиденье и, досадливо постукивая кулаком о колено, прошептал:

— Мазила, эх, мазила!

Но Гербов, высоко подпрыгнув, красивым ударом головы послал мяч в «девятку» — смертельный верхний угол под самой штангой противника, и генерал, взглядом призывая в свидетели офицеров, довольно потрогал усы:

— Ну-ну, вот это удар!

Когда перед началом матча капитану студенческой команды, — высокому, подстриженному «под бокс» парню в очень широких и длинных белых трусах, предоставили право выбирать ворота, он избрал северные.

«В первой половине придется играть против ветра, — рассчитал он. — Это обойдется максимум в два гола… При таком ветрище совершенно неизбежно. Зато во второй половине, когда они устанут, будут измучены, ветер, наш союзник, добьет их, — с полдюжины влепим».

Расчет не был опрометчивым. Уже с неделю московское радио в репортажах о футбольных матчах на первенство страны неизменно отмечало подчас роковое влияние ветра на исход борьбы.

Первый тайм закончился со счетом 2:0 в пользу суворовцев.

— Мало, — поворачиваясь к полковнику Белову, тревожно сказал генерал, — мало! Ветер теперь нашим в лицо… — Он попросил одного из младших офицеров позвать капитана команды Гербова.

Семен явился тотчас, будто из-под земли вырос. Алая майка его взмокла, пот струился по лицу.

— Порох-то в пороховницах еще есть? — шутливо спросил Полуэктов.

— Так точно! — в лад ему весело ответил Семен.

— Вот что, капитан, — серьезно обратился к Гербову начальник училища, — передайте своим, что мы все ждем от них суворовского натиска, понимаете, настоящего суворовского… несмотря на ветер, несмотря ни на что. Победа должна быть за нашим училищем! Добудьте ее!

— Слушаюсь, добыть!

— Ну-ну, желаю успеха, — ободряюще улыбнулся Полуэктов.

Семен побежал к команде и, собрав ее, стал о чем-то решительно говорить.

Свисток судьи возвестил окончание перерыва.

Началась игра, какой стадион давно не видел. Алые майки рвались к воротам «Науки». Студенческая команда в первые минуты растерялась, им показалось, что ветер изменил направление, потому что мяч почти все время не выходил с их половины поля.

Но нет, ветер дул с той же силой и в том же направлении, а яростные атаки суворовцев нарастали. Геннадий, не обращая внимания на разбитое колено, напористо вел мяч, обводя противников.

Трибуны ревели от восторга:

— Давай!

— Давай!

Мальчишки, по своему обычаю недовольные каким-то «незаконным» действием судьи, бушевали:

— Свисток на очки смени! — и свирепо свистели, подвергая опасности барабанные перепонки зрителей.

Кричали и аплодировали студенты-болельщики, забывая о собственных интересах. Генерал сидел притихший, сияющий.

Два мяча вбили еще суворовцы, пропустив в свои ворота один.

Когда Семен принял из рук представителя горисполкома высокий серебряный кубок, он приподнял его в уровень лица и, радостно улыбаясь, посмотрел на генерала. Начальник училища, приветствуя, поднял руку ладонью вперед.