Николай Васильевич шутил:

— Знаю фотографов: щелкать щелкают, а карточки дарят редко.

— Мы вам обязательно пришлем, — заверили ребята.

— Смотрите, уговор дороже денег!

Уже прощаясь, гость сказал сердечно:

— Когда-то писатель Вольтер, под конец своей жизни, снедаемый заботами и мытарствами, жаловался: «Старость всегда приносит страдание». А вот мне, юные друзья, семьдесят восемь лет, но, кроме счастья, нет у меня других чувств. Приятно сознавать, что твой труд не пропал даром, что ты приносишь пользу любимой Родине. Я, сын рабочего и сам рабочий, благодаря Коммунистической партии смог применить свои способности. И пока бьется мое сердце, я буду служить нашему Отечеству, отдам ему остаток своих сил. Радостно знать, что оружие, над созданием которого трудились и трудимся я и мои соратники-конструкторы, находится в надежных руках защитников мира.

К гостю бочком придвинулся Артем. Протягивая «Дневник чести отделения», мальчик попросил так убедительно, что невозможно было отказать:

— Мы вас очень просим, напишите, пожалуйста, нам.

— С удовольствием. — Гость снова уселся и тонкими без нажима буквами написал:

«Уверен, что вы, наши будущие славные защитники, любовно станете ухаживать за оружием, в совершенстве овладеете им. Боевое оружие — это самое дорогое государственное имущество. Советский народ заботится о том, чтобы оснастить свою армию первоклассной техникой, самой мощной в мире. Оружие — это святыня для солдата, гордость советского воина. Изучайте оружие, берегите его. Оно имеет всемирную славу — умножайте эту славу!»

Дописав, он ласково посмотрел на суворовцев:

— Экая жалость, уходить надо!

«Отбой» — приказ спать — дают в десять часов вечера. Но и после отбоя, прежде чем уйти домой, офицеры обязательно заглядывают в ротную учительскую. И здесь непременно оказываются или Гаршев с Веденкиным, или Русанов с Бокановым, а то и все вместе.

— Суженный педсовет, — шутливо бурчит Семен Герасимович, поглаживая бороду.

Все устали, измотались за нелегкий день, а все же хочется поставить какую-то необходимую точку после напряженного трудового дня, перекинуться еще несколькими фразами, о чем-то рассказать, расспросить, вот и заходят «случайно» в учительскую.

Веденкин оживленно рассказывает:

— У меня тема была: «Год великого перелома». Я и спрашиваю у выпускников: «Если бы вы в составе рабочей бригады поехали организовывать колхоз, как бы вы местным активистам, вроде Макара Нагульного, стали доказывать, что следует создавать не коммуну, а сельскохозяйственную артель?» И что же? Правильно ответили! По сталинской статье «Головокружение от успехов».

Боканов резковато говорит Веденкину:

— То, что они увлекаются историей, превосходно, но вот что вы, Виктор Николаевич, теряете чувство меры, давая домашнее задание, это я решительно осуждаю. Вчера они должны были и по учебнику прочитать, и по «Краткому курсу», и законспектировать три страницы из «Вопросов ленинизма», и выписать полстраницы из сочинений Ленина. Чуть ли не половина вечерней подготовки ушла у них на историю. Я не признаю такой патриотизм учителя, когда он забывает о товарищах по работе, о других учебных предметах и реальных возможностях учащихся.

Веденкин вначале опешил от этого наступления, но потом стал оправдываться:

— Исключительный случай… В дальнейшем задания будут гораздо меньше. Но согласитесь, что историю они должны знать как следует, что этот предмет…

— …важен. Но важна и математика! — докончил Гаршев.

Веденкин понимающе взглянул на математика и расхохотался. Гостеприимно раскрыв портсигар, он протянул его офицерам. Боканов хотел было взять папиросу, но, вспомнив данный зарок, с сожалением отвел руку:

— Не курю… Бросил!

На минуту заглянул капитан Беседа: он дежурил по училищу и не успел днем узнать, как прошли уроки в его отделении.

— Что у меня? — поздоровавшись со всеми, быстро подошел Алексей Николаевич к Веденкину.

— Неплохо, — успокоил майор, — двоек нет.

— А тройки?

— Из шести опрошенных только две троечки…

— Это же очень плохо! — огорчился капитан Беседа.

Они решили встретиться завтра, чтобы поговорить обо всем.

Алексей Николаевич заметил в углу дивана молчаливого, чем-то расстроенного капитана Васнецова — преподавателя литературы. Несколько дней тому назад Беседа попросил его:

— Если это не нарушит ваших планов, дайте, пожалуйста, моим сынкам для сочинения тему: «Какую роль играет чистота и аккуратность в коллективном труде».

Теперь, пожимая руку капитана Васнецова, Алексей Николаевич поинтересовался:

— Писали?

Васнецов молча достал из портфеля тетрадь Самсонова.

— «На корабле почему такая четкость? — начал быстро читать капитан Беседа. — Там чистота, порядок! И на производстве чистота: разве же в грязи хорошие детали сделаешь? Да что далеко за примерами ходить: у нас, если суворовец неряха — измазан, неумыт, тетрадь у него не в порядке, ботинки пыльные, — на него просто смотреть противно. Я сам такой раньше был — знаю!»

Довольный капитан Беседа расхохотался. Он смеялся заразительно, так, что даже слезы выступили на глазах. Глядя на него, заулыбались и остальные, хотя не знали, в чем дело.

— Здорово это мы с вами придумали! — сказал он капитану Васнецову. — Я завтра постараюсь вас увидеть, остальные работы прочту — это для меня клад!

Васнецов сумрачно кивнул головой. Он никак не мог отделаться от неприятного чувства виновности: на его уроке был полковник Белов и после справедливо укорял: «Вы упустили возможность рассказать о борьбе Ломоносова с иностранным засильем в академии». Учитель не мог простить себе этого промаха.

Капитан Беседа распрощался со всеми и ушел, но, видно, ему очень хотелось еще побыть в учительской.

После его ухода заспорили об оценках.

— Не люблю озираться на баллы вчерашнего дня, — с обычной для него горячностью заявил Веденкин. — Что заработал, то и получай! Я вам больше скажу: если у меня возникает на то моральное право, хотя бы малейшее, я с удовольствием, понимаете, с удовольствием, ставлю пятерку слабому и двойку отличнику.

— Разве можно поставить пятерку Савве Братушкину по случайно удачному ответу, если я наверное знаю, что его потолок четыре? — возразил пожилой, сухощавый географ.

— Вредная предельщина! — воскликнул Веденкин возбужденно. — Вы обрекаете Савву на четверку. Предопределили, и он сам начинает думать, что на большее неспособен! — И продолжал, уже более спокойно: — Есть сторонники опроса редкого, но, как они говорят, фундаментального, — одного ученика по двадцать-тридцать минут спрашивают. Я противник этого. Спрашивать надо понемногу, но чаще, и все время прощупывать, восемь — десять раз за четверть тормошить. Тогда никто никогда не гарантирован, что его снова не вызовут. Иной раз, — Веденкин хитро сузил глаза, — надо устроить «проверку честности», четыре-пять раз подряд одного и того же вызывать. Или делать «сюрпризы последнего дня четверти». Парень уже успокоился: «Пятерка обеспечена, можно урок не учить!», — а я его: «Пожалуйте ко мне!» Вы скажете: «Ловите, вредничаете», а я отвечу: «Приучаю к систематической работе».

Яростный спор закончился победой историка, но Виктор Николаевич не успокоился и нашел новое поле боя:

— Вы согласитесь, что в педагогике более даже, чем в медицине, важна профилактика? Очень многого можно предусмотрительно избежать, предупредить конфликт в самом его зародыше. Верно? Вот свеженький пример. Отделению в полдень сделали прививку против сыпного тифа. К вечеру многие ребята прихворнули — поднялась температура, клонило ко сну, они не готовили уроков и рано легли спать. Наутро преподаватели и я, грешный, никем не предупрежденные, принялись спрашивать ребят. Посыпались единицы и двойки. Дети, видя явную несправедливость, стали нервничать, и этот день внес много нездорового в отношения учителей и учащихся. А всего этого легко было избежать, если бы воспитатель заранее уведомил преподавателей о последствиях вчерашних уколов.