Этот наряд Авилкин нес вне очереди: в прошлое дежурство он налил в бачок сырую воду, потому что она оказалась ближе кипятка, и был разоблачен старшиной.

— Как самочувствие?

— Отлично, товарищ майор! — как только мог бодрее ответил Авилкин и усилием воли постарался шире открыть глаза. По щеке его стекала струйка воды.

«Поливал голову, чтобы не заснуть», — догадался Сергей Павлович. Ему припомнился старый армейский анекдот: на уснувшего во время дневальства солдата надели хомут и разбудили. «Спишь?! — грозно спросил разбудивший его начальник. „Никак нет, — нашелся тот, — хомут чиню!“» В Авилкине, пожалуй, тоже была «бравая хитринка».

— Со Скрипкиным моим обрели общий язык? — полюбопытствовал Боканов. Он не так давно просил Павлика приглядывать за Алешей.

— Обрели-и! — оживляясь, весело воскликнул Авилкин, и сонная одурь вовсе оставила его. — Мы с ним часто бываем вместе.

Сергей Павлович, собственно, знал об этом — капитан Беседа успел сообщить ему: «Мой Рыжик приводил Скрипкина к нам в класс. Потом отправился с ним на лыжах кататься и говорит ему: „Меня Коваль учил. С той горки и пойдем спускаться, только на столб не наткнись и не упади. Я-то никогда не падал“».

Пожелав Авилкину успешного завершения дежурства, Боканов продолжал обход. Не смешно ли? Даже тогда, когда дежуришь по училищу, все время тянет заглянуть именно в свою роту.

Под часами, на развилке коридора, дежурил испытанный помощник Боканова — старшина Привалов. Увидя офицера, он вытянулся, и его мягкие светлые усы немного приподнялись.

— Все в порядке, товарищ майор, досыпают…

Великое дело иметь хорошего старшину!

Привалов не прочь был «пошуметь» на суворовцев, напустить на себя строгость, возмутиться тем, что они делают так, как «он не делает», но это был человек отзывчивой души, отец двух сыновей, большой мастер рассказывать разные назидательные истории. И перед сном, если дежурил Привалов, в какую бы спальню он ни зашел, его неизменно просили:

— Товарищ старшина, расскажите что-нибудь…

Он присаживался на табурет, собирал и расправлял выцветшие брови на красном добродушном лице и со словами «только полная тишина» начинал рассказ о Сибири, охоте, воинских подвигах, случаях из своей жизни. Кое-кто вскоре сладко засыпал под тихий рокоток его голоса, остальные лежали, притаившись под одеялом. Закончив рассказ, Привалов приглушенно говорил:

— А теперь — спать, — и на носках уходил.

…Генерал пришел в училище рано, побывал на зарядке, а перед уроками решил наведаться в класс Боканова. Вспомнил, какой вид был у Скрипкина, когда он ему объявил выговор, и усмехнулся: «Добрым служакой будет».

Класс проветривался, а дежурный Петр Самарцев стирал тряпкой мел с доски.

— Товарищ генерал, первое отделение пятой роты к началу учебного дня готово… Дежурный отделения суворовец Самарцев Петр! — доложил он и сделал шаг в сторону, словно открывая генералу путь к злополучному шкафу.

Полуэктов заглянул в шкаф, приоткрыл крышку парты Атамеева и, удовлетворенно сказав «Ну-ну!», попросил, чтобы позвали старшего отделения.

Бледный, взволнованный Скрипкин вытянулся перед начальником училища. «Неужели что-нибудь упустил?» — спрашивали его глаза.

— Суворовец Скрипкин, как старшему отделения объявляю вам благодарность за образцовое состояние класса.

На перемене преподаватель биологии майор Кубанцев принес в учительскую «наглядное пособие» — прибор для измерения объема легких. Вокруг этого прибора сгрудились офицеры, каждому хотелось завладеть трубкой и вытолкнуть повыше цилиндр. Гаршев старался так, что даже побагровел. Капитан Беседа хитрил, пытаясь выдуть в два приема. Веденкин, оттирая его, протестовал:

— Хватит, хватит! Прекратите политику надувательства!

За этим занятием их и застал генерал. Все на секунду смутились.

— Развлекаемся? — улыбнулся Полуэктов.

— Старцы резвятся, — сконфуженно кашлянул Гаршев и поправил пенсне.

Генерал отправился на урок к майору Васнецову, затем с полчаса пробыл на политзанятиях сержантов и зашел к Зорину.

Полковник, расхаживая по комнате, говорил Алексею Николаевичу:

— Вы правы, надо, чтобы юноши сами заботились об укреплении общеучилищного коллектива, вершили дела его. А мы должны подсказывать и контролировать… Только так воспитаешь общественную жилку. Ведь у них психология какая? Если вы что-то утверждаете, то они считают: вам положено так говорить. Верно? А если они сами дошли до этой мысли — интерес совсем другой.

— Товарищ генерал, — обратился Зорин к Полуэктову, — комсомольское бюро второй роты решило создать уголок «Наши друзья» — о суворовцах-курсантах. Как вы смотрите на это?

— Весьма одобрительно, только надо устроить этот «уголок» не в роте…

— Так и решим, — повернулся Зорин к капитану Беседе, — вы зачинатели, но размах — общеучилищный.

— Разрешите идти? — спросил воспитатель у генерала.

— Пожалуйста… Прошу вас передать майору Боканову, чтобы он пришел сюда.

— Добрый день, Сергей Павлович, — каким-то не официальным тоном обратился генерал к Боканову, — садитесь. Мы вас вызвали по не совсем обычному поводу.

Он покашлял.

— Вам предстоит, так сказать, чрезвычайная миссия.

Боканов насторожился.

— Поедете дней на десять в Ленинградское пехотное училище представителем заинтересованной стороны. Посмотрите взыскательным оком, как там наши поживают, доброе имя наживают. Возвратитесь, педсовету расскажете… Завтра и поезжайте!

— Слушаюсь, — сдержанно сказал Боканов, хотя ему хотелось воскликнуть «С превеликим удовольствием!»

— С круговой порукой беда, — огорченно произнес Зорин, до сих пор молчавший. — Вместо того, чтобы непримиримым вмешательством предупредить возможную ошибку, суворовцы считают острую критику и осуждение — нетоварищеским действием. Как вы думаете, Алексей Федорович, — обратился Зорин к генералу, — что, если мы в старших ротах еще поговорим об этом на комсомольских собраниях?

— Ну-ну, — одобрил генерал.

— Вы представляете! — воскликнул Зорин. — Даже ваши, — он посмотрел на Боканова, — успели заразиться этой болезнью: Самарцев невнимательно слушал объяснение Гаршева. На перемене Семен Герасимович начал было его отчитывать. Так что они придумали? Скрипкин, Атамеев и К^о принялись отвлекать старика вопросами, оттерли от него виновного, стали стеной между учителем и Самарцевым.

— Новая форма круговой поруки! — рассмеялся генерал.

— Вы приглядитесь, — попросил Зорин Боканова, — нет ли и там ложного товарищества? И еще: достаточно ли привили мы им навыки общественной работы?

Сменившись с дежурства, Боканов пошел домой.

На дворе стояла изменчивая оттепель. Вчера еще лежал глубокий снег, а сейчас он почти исчез, и потоки воды с глухой воркотней пробирались по мостовой, но как-то неторопливо, словно бы раздумывая: стоит ли, если вечерний мороз все равно скует их? Ватага школьников с веселыми криками бежала за щепкой, ныряющей в потоке.

Новость, принесенная мужем, и обрадовала Нину Васильевну, и всполошила ее. Сразу выяснилось, что требуется срочно штопать носки, гладить носовые платки. На свет появился заслуженный, видавший виды чемодан, и началась укладка вещей. Увидев, что Нина ставит в чемодан банку с вареньем, Боканов запротестовал:

— Это еще зачем?

— Ребятам нашим, домашнее угощение…

— Ниночка, — взмолился Сергей Павлович, — неудобно же, поездка-то не домашняя, не родственная, с официальным поручением еду!

— Душевность проявить всегда удобно, — не согласилась Нина Васильевна. — Чем менее официален ты будешь, тем больше увидишь.

И словно бы в подтверждение этого, положила еще и завернутый в пергамент пирог.

— Довезешь, довезешь, не морщись так страдальчески и не ленись…