— Товарищи комсомольцы, — произнес он решительно, — извините что я не сразу, что колебался, я даю отвод Авилкину: он не заслуживает быть председателем!

Все насторожились, выжидающе уставились на Дадико. Заявление было серьезным, и за него следовало отвечать.

— Что же это за председатель? — продолжал с легким акцентом Дадико. — Вчера, когда мы были на лыжной тренировке, только до водопроводной башни дошли, у него ремень крепления лопнул, и Авилкин, — Дадико возмущенно кивнул курчавой головой в сторону Павлика, — не захотел исправить, чтобы дальше идти! Я требовал — куда там!

В зале загудели, зашевелились.

— За такие штучки!

— Авилкин, объясни!

У Павлика краска затопила веснушки на лице. Действительно, вчера он не захотел починить ремень и поторопился возвратиться. Но что было делать? Он пообещал Аллочке, что придет в шесть часов вечера, «если даже свет перевернется», и вдруг объявили тренировку! Но ведь это не по линии командования, а спортивный комитет. Подготовка к кроссу — дело добровольное.

— Авилкин, объясни!

Но он молчал.

Тогда Илюша Кошелев, неторопливо поднявшись, предложил:

— Надо его, как не заслуживающего доверия, с председателей собрания снять.

— Правильно!

— Голосуй!

Авилкин стоял у стола президиума.

— Кто за то, чтобы меня снять с председателей? — не поднимая бронзовой головы, удрученно спросил он.

Вверх поднялись все руки.

Незадолго до открытия одиннадцатого съезда ВЛКСМ комсомольцы Суворовского училища решили провести вечер дружбы. Они пригласили в гости из соседнего института обучающихся там болгар, мадьяров, румын и устроили выставку: «Как живет и трудится советская молодежь».

В президиуме сидели офицеры, гости, а между Полуэктовым и Зориным, едва виднеясь из-за стола, восседал Федя Атамеев. От сознания важности момента, близости начальников у Атамеева обильно вспотел крохотный нос и ярко сиял в лучах ламп.

Вечер дружбы начался докладом Веденкина, потом выступали гости.

Черноволосый, стройный мадьяр, порывисто жестикулируя, говорил с трибуны:

— Дорогие друзья! Разрешите приветствовать вас от имени молодежи новой демократической Венгрии. Наша родина — сильная крепость на фронте мира, и знамя республики победно развевается над ней.

Албанец, с лицом оливкового оттенка и густой шапкой каштановых волос, говорил по-русски:

— «Страной орлов» называем мы свою древнюю родину, и в ней вы не найдете трудового человека, который бы не любил советских людей…

Ответное слово от суворовцев держал Артем Каменюка. Никто из присутствующих не предполагал, что здесь-то и отличится Петя Самарцев. Когда Артем горячо воскликнул: «Да здравствует мир и дружба народов!», Петя выпустил двух белоснежных голубей, до этого прикрытых газетой, и голуби стали кружить над головами сидящих в зале.

Все захлопали и, запрокинув головы, следили за полетом птиц, а Петя сидел возле Гурыбы, радостный и сияющий. Да, недаром он принял столько мук!

Когда Самарцев попросил разрешения у майора Боканова разводить голубей («Они ж связные», — для большей убедительности напомнил он), ему позволили и даже отвели место на чердаке. Но кормить-то птицу надо? А чем? Пока у Пети было два голубя, он сам справлялся с доставкой провианта своим любимцам, да и ребята приносили крошки, даже Авилкин помогал.

Но скоро голубей стало тринадцать — и каких! — сизый с зеленовато-перламутровой шейкой, бронзовый, хохлатый, два — словно измазанных какао, коричнево-белых дутыша, «кружастый коломенский» с пятнисто-серыми боками и наконец, лапчатый, свирепого вида «бухарский трубач» с хвостом трубой. Петя мечтал о пегом «якобинце» с жабо на шее и вел по этому поводу переписку с голубятником из другого города. Но откуда же брать корм? Самарцев приходил в отчаянье.

Начпрод училища в поддержке отказал. «Вашу голубеводческую ферму взять на довольствие не могу, — вежливо пояснил он. — Хватит с меня Максима Гурыбы… Не располагаю более лимитами».

Чудак! Да Самарцеву не лимиты нужны были, а крупа! Чтобы приобрести для голубей корм, Петя продал свой перочинный нож, фонарь, а когда продавать уже было нечего, решился на отчаянный шаг и «по команде» передал Боканову докладную, адресованную главному интенданту Вооруженных Сил: «Прошу взять на довольствие голубей и весь живой уголок» (то-то Максим обрадуется, когда пришлют разрешение и не надо будет каждый раз к начпроду обращаться).

Боканов посоветовался с Зориным, и они нашли способ взять на довольствие «ферму» Самарцева без вмешательства главного интенданта. На заднем дворе училища появилась высокая голубятня с площадкой, похожей на капитанский мостик.

… Голуби сделали несколько кругов по залу и сели на карниз…

Выступления закончились. На сцене укрепили брусья, турник, и суворовцы делали гимнастические упражнения, показывали ружейные приемы. Кружились борцы на ковре, скрестили шпаги фехтовальщики.

В заключение Артем Каменюка прочел свое новое стихотворение. Талант поэтический в нем обнаружился недавно, читал он стихи редко, но в чтение, как и во все, что он делал, вкладывал всю душу.

И сейчас, придвинувшись к рампе, Артем проглотил комок, ставший в горле, и, обведя глазами зал, начал сильным голосом:

Из первого ряда внимательно смотрели на него Зорин, Боканов, Гаршев. Артем Каменюка сделал небольшую паузу и продолжал:

Громче и дольше всех аплодировал Артему Петя Самарцев.

— Товарищ майор запаса, ваш сын, суворовец четвертой роты Атамеев Федор, прибыл на летние каникулы!

С такими словами предстал перед своим отцом Федя, поставив возле ног черный фибровый чемоданчик и ослепительно сверкая начищенными пуговицами гимнастерки.

«Эх, как жаль, что папа не может видеть ни лампас, ни алых погон, ни фуражки со звездочкой! А тетя Саша, хотя и ахает и вытирает глаза фартуком, хотя и хорошая, но женщина ж! Что она понимает? Строевого от интендантского не отличит… И сестренка Клаша, хотя и хлопает глазами, а что смыслит? Только во второй класс перешла».

Федя явился неожиданно, нарочно не предупредив о дне приезда, чтобы сделать сюрприз.

Отец обнял Федю, расцеловал, чуткими руками пробежал по костюму. И тетя Саша начала целовать — вот уж не любил женских нежностей! — а Клашу сам мимоходом чмокнул.

За столом расспросам не было конца.

— Как ваш майор Боканов поживает? А Семен Герасимович? — спрашивал отец.

— Майор у нас что надо! То есть, — смутился Федя, — замечательный… У курсантов в Ленинграде был. Они в этом году приехать к нам не могут, а вот как звание лейтенантов получат — приедут! Обязательно! А Семен Герасимович, знаешь, как со мной занимался? И занимался, и занимался, и занимался — пока мы не подогнали… У меня по арифметике четверка годовая! — не в силах скрыть гордости, воскликнул он. — Я и пятерки добьюсь!