Яркое, словно и не осеннее солнце штурмует окна училища. Только на юге бывают в октябре такие дни и такое солнце.

Дежурный по роте Илья Кошелев придирчиво осматривает в коридоре пол. Он блестит, но Кошелев недоволен. Капитан Беседа предупредил: «От Авилкина примете работу только безупречную».

— Кто же так натирает? — спрашивает Илья у вооруженного щеткой, обнаженного до пояса Авилкина. — А ну, еще раз, да хорошенько! Чтоб смотреть можно было, как в зеркало. Чтобы ясно было, чему равен авилкочас!

— За авилкочас будьте спокойны! — с задором бросает Павлик, и его щетка мелькает еще быстрей.

День субботний, и уборка в полном разгаре.

Около Авилкина вьется Скрипкин. Ему не терпится рассказать о событиях в классе, о том, какой он отменный старший отделения. И, забегая наперерез щетке, Скрипкин торопливо сообщает:

— Из Атамеева разве получится офицер? Не получится! А я должен требовать…

Авилкин вспоминает, как его самого когда-то мучила мысль: получится ли из него офицер? И ему становится неприятен Скрипкин, а Федя вызывает жалость: «Еще ничего неизвестно. Я напрасно подтрунивал».

— Балаболка! — вдруг строго говорит он оторопевшему Скрипкину и останавливается, отирая рукой пот с лица. — Нет того, чтобы помочь Атамееву. И болтаешь, и болтаешь. «Я да я»! Слушать тошно! Ты заметил, чтобы я так хорохорился?

«Заметил», — едва не вырвалось у Алеши, но благоразумие спасло его от ложного шага. Он покорно вздохнул, сложил губы, собираясь свистнуть, но только беззвучно пошевелил ими.

По коридору промчался Артем.

— Счастливого дневальства, Авилка!

— Мите привет! — солидно отвечает Павлик, продолжая натирать пол, а сам думает: «Аллочку бы увидеть».

У Аллочки бирюзовые глаза и толстые золотисто-пепельные косы. Авилкин вздыхает.

— Я, может быть, позже зайду, — кричит он вслед Артему.

Каменюка сворачивает вправо и, услыхав чьи-то всхлипывания, оглядывается. За высоким баком с водой, уткнувшись носом в стену, плакал Федя Атамеев.

…Все в училище было по душе Феде. Он не тосковал по дому, как некоторые из его товарищей, не хотел никакой иной жизни. Ему доставляло огромное удовольствие выполнять даже самые незначительные требования училищного распорядка. Он легко и быстро усвоил, что, ложась спать, гимнастерку надо складывать погонами в сторону прохода, а ремень — пряжкой к выходу, ботинки же ставить у задней спинки кровати. Он лучше всех других помнил, что по пятницам и понедельникам старшина проверяет чистоту подворотничков, по вторникам и четвергам — как носят подтяжки, все ли пуговицы на месте, а по средам и субботам — есть ли носовые платки и чисты ли ногти.

Он аккуратнее всех содержал в порядке тумбочку, заправлял койку. И при всем этом на сердце его была постоянная тревога.

Федя уверил себя, что слишком слаб, чтобы стать офицером, и эта мысль мучила его.

— Ты чего? — на полном ходу остановился Артем против Феди. — Что такое?

Худенькие плечи Феди начали вздрагивать еще сильнее.

— Ты скажешь, наконец, в чем дело? Я в город спешу.

— Иди, иди… — сквозь слезы произносит Федя, — не надо из-за меня…

— Ну, хватит нюни распускать, слышишь! — грубовато требует Артем. — Какой же из тебя будет офицер, если ты…

Но при этих словах Федя начинает рыдать еще громче и, повернув к Артему залитое слезами лицо, выкрикивает с отчаянием:

— Я не… не… буду офицером!

— Откуда ты это взял?

— Скрипкин говорит… — Атамеев сжал кулаки. — И правильно! Прыгать не умею! Бегать не умею! На брусьях выжиматься не умею! Хуже всех! Даже танцевать у меня не получается.

— Даже танцевать? Серьезные пробелы, — не выдерживает и улыбается Артем. — Так из тебя действительно не выйдет офицер.

— Смейтесь! Вам что! — трагически произносит Федя, и голос его звенит.

— Да я и не думаю смеяться, — хлопает его по плечу Артем, — ты видел на Доске почета портрет Володи Ковалева? А когда Володя только поступил в Суворовское, он был слабее всех в роте.

— Ты правду? — недоверчиво спрашивает Федя, но в его голосе слышится надежда.

— Специально для тебя выдумал, — оскорбленно говорит Каменюка, — воспитываю! Педагогика для детей младшего возраста. Ты что же, не читал, каким в детстве Суворов был? А потом закалился.

— А я… тоже смогу?

— Ясно! Если только по-настоящему захочешь. Я же тебе рассказывал, как надо волю воспитывать, закаляться. И потом: по карнизу ты добрался, а Скрипкин струсил. Ну иди, умойся и айда со мной в город! Увольнительная у тебя есть?

— Я не просил. У меня знакомых нет.

По коридору идет майор Боканов.

— Товарищ майор, — вытягивается перед ним Каменюка, — разрешите взять с собой в город суворовца Федора Атамеева?

— Что ж, можно. Только боюсь, хлопот не оберетесь. — Боканов косится на опухшее от слез лицо Феди. — Он, кажется, любитель всплакнуть?

— Нет, что вы, товарищ майор, это ему соринка в глаз попала, а так он, можно сказать, железный человек.

— Хорошо, берите, — разрешает Боканов, — только проследите, чтобы железный человек не простудился.

— Мигом одеться! — приказывает Артем Феде. — Я жду у выхода.

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Увольнительную возьмите у дежурного по роте, — говорит Боканов Феде.

Атамеев стремглав мчится в свою роту.

— Алексей Николаевич у себя? — спрашивает офицер у Артема.

— Так точно.

— Пойду проведаю.

«Вот это я понимаю — неразлучные друзья!» — думает Каменюка.

Когда Павлик Авилкин и Скрипкин пришли к Родиным, Митя и Артем уже взобрались на крышу сарая и прилаживали там желоб.

Внизу у порога дома рядом с Федей Атамеевым стояла, держа в руке яблоко, младшая сестра Мити — девятилетняя кудрявая Люда.

Авилкин покосился на балкон: Аллы, как видно, не было дома. «Вот не везет!» — мрачно подумал он и тоже полез на крышу, а за ним проворно взобрался по лестнице Скрипкин.

— Привэт! — небрежно бросил Авилкин, произнося «е», как «э».

Делать на крыше уже было нечего, работу заканчивали. Скоро Митя и Артем спустились вниз. Вот в этот-то момент Авилкина и осенила идея. Он, словно бы нечаянно, отбросил от крыши лестницу, прыгнул на землю и, подняв лицо вверх, весело предложил оторопевшему Скрипкину:

— Давай, Алеша! Прыгай!

Алеша нерешительно переминался на верхушке сарая.

На него во все глаза глядела эта противная девчонка. «Уставилась! — неприязненно подумал он. — А волос сколько, на три драки хватит!»

— Он спрыгнет? — спросила Люда и деловито откусила от яблока большой кусок.

— Спрыгнет! — заверил Авилкин. — Он еще и не так может!

Алеша сжал плотно губы и… прыгнул. Он сильно ударился ногами о землю, но сделал вид, что все в порядке, даже не захромал.

— Какой ловкий! — восхищенно воскликнула Люда. — Хочешь яблоко? — Она протянула надкушенное яблоко.

— Давай! — охотно согласился Скрипкин, победоносно поглядев на Федю.

— Ты, наверно, самый сильный в классе? — спросила девочка.

Искушение было велико, но Скрипкин мужественно преодолел его.

— Н-не-ет, — сказал он, — у нас самый сильный Самарцев.

…Митя озабоченно допытывался у Артема и Павлика:

— Так когда же мы закончим?

— Проволоку нужного диаметра не достану, — досадует Артем. — Алексей Николаевич обещал помочь.

— Я достал, — говорит друзьям Митя и нетерпеливо увлекает их в свою комнату.

Они втроем уже несколько месяцев мастерили модель глиссера, управляемого по радио. Артем и Авилкин страстно увлекались техникой и все свободное время или проводили в гараже, ремонтируя мотоцикл капитана Беседы, или пропадали у Родиных. На прошедшей недавно технической конференции учащихся города Авилкин прочел реферат «Энергетика и ее будущее», а Каменюка — «Применение токов высокой частоты в промышленности».

…Люда привела Федю и Алешу Скрипкина в столовую. На длинном столе, покрытом светло-зеленой скатертью, лежала открытая коробка шоколадных конфет.