Зорин понимающе кивнул головой.

— Не желая подвергать неприятным испытаниям свое самолюбие, — продолжал Боканов, — иной из нас предпочитает постоянно сохранять расстояние между собой и воспитанниками, пожалуй, даже большее, чем следовало бы. Так спокойнее и легче. Гораздо сложнее научить детей понимать грань возраста и отношений, чтобы не забывали о ней, как в хорошей семье не забывает сын, даже в минуты самой сердечной близости, о том, что перед ним отец.

— Это верно, — воскликнул полковник, — но, простите, мне кажется, как-то не полно… тут еще что-то должно быть о терпении, в лучшем смысле этого слова.

Боканов удивился совпадению мыслей.

— Представьте себе, товарищ полковник, именно об этом я очень много думал и пришел к выводу: только тот из нас достигнет в воспитании значительных успехов, кто терпелив, последователен и настойчив. Легко наказывать, метать громы и молнии, — много труднее кропотливо, изо дня в день выпрямлять натуры. Великие образцы терпеливого перевоспитания крестьян в коллективистов, любовного выращивания дружбы между народами Советской страны дает наша партия. И каждый раз, когда мне, нам хочется отмахнуться от «чернового труда», мы должны вспоминать эти образцы и вооружаться терпением. Да! Прекрасная должность — быть на земле человеком, но вдвойне прекрасна должность воспитателя советского человека.

Сергей Павлович неловко умолк: «Выспренно получилось! В мыслях все гораздо проще».

Зорин с гордостью слушал Боканова. «Действительно, они очень выросли, — подумал он о воспитателях, — и руководить ими так же, как мы это делали два-три года тому назад, уже нельзя: вмешательство, советы должны быть тоньше и глубже… Нам самим надо многому учиться, иначе отстанем, а жизнь не терпит этого».

Стрелка светящихся часов на перекрестке улиц приближалась к двенадцати. Офицеры поднялись со скамейки и распрощались.

Авилкин и Самсонов катаются на «гигантских шагах». Они берут разбег и, взлетая на веревке в воздух, успевают обменяться новостями.

— Коваль говорит, Семена Герасимовича чествовать сегодня будут! — сообщает Самсонов и стремительно летит вниз. Быстро перебирая ногами, он отталкивается от земли и снова взлетает.

— За что чествовать? — чуть не сталкиваясь с другом, успевает спросить Авилкин.

— Сорок лет безупречной педагогической деятельности! — важно выговаривая слово «педагогической», поясняет Сенька и плавно опускается вниз. Толчок. С полминуты они летят рядом.

— Коваль говорит — наградят орденом Ленина. Утром получили приветственную телеграмму от нашего главного генерала из Москвы. Так и написано: «Младшему лейтенанту Гаршеву».

Удивительный народец! Внешне — беспечный вид, наивные глаза, будто ни о чем, что касается взрослых, не знают и знать не хотят, на лице безмятежность простачков, а на самом деле поразительная осведомленность и наблюдательность. Лучиком из уголка глаза осветил все, вобрал, запомнил и спрятал лучик под бесхитростными ресницами, словно и не было ничего.

— Наградят, — тоном многоопытного человека убежденно подтверждает Авилкин. — Я выдал бы орден и нашему капитану, и капитану Васнецову, — думаешь, ему легко меня русскому языку учить, когда я такой несобранный? — Авилкин с удовольствием произнес однажды услышанное слово. — Слушай, а давай мы…

Они разминулись, догоняют друг друга. Наконец поравнялись, и Павлик закончил:

— …давай ребят подговорим и выделим делегацию от нашего отделения приветствовать Семена Герасимовича.

Сеньке предложение понравилось.

— Давай! — охотно соглашается он и, став на землю, высвобождает ногу из петли.

— Пошли сейчас!

Пробегая коридором второго этажа, Самсонов из окна увидел внизу, на улице, возвращающуюся с тактических занятий первую роту.

— Гляди, гляди! — восхищенно воскликнул Сенька и схватил Авилкина за плечо.

Навстречу суворовцам шли солдаты. Они тоже были в поле, несли на плечах щиты с мишенями, пулеметы. Роту Русанова вел вице-старшина Гербов. Когда суворовцы поравнялись с солдатами, Гербов скомандовал:

— Рота, смирно, равнение налево!

Оба подразделения перешли на строевой шаг. Приветствуя друг друга, до отказа повернули головы, соревнуясь в бравой выправке.

— Красота! — захлебнулся Павлик, весь подавшись вперед.

Самсонов и Авилкин проследили глазами, пока рота Русанова скрылась под аркой ворот, и побежали дальше, но скоро опять припали на этот раз к маленькому оконцу, выходящему на задний двор училища. У водопроводного крана стояла старушка в длинном черном пальто — наверно, мать одного из офицеров. Набрав воду, она с трудом понесла ведра, сгибаясь под их тяжестью. Из-за стены гаража выскочил Артем, подбежал к старушке, что-то сказал. Она на мгновение поставила ведра на землю, кивнула головой, видно, благодаря, и пошла дальше. Но Каменюка не отставал, в чем-то с жаром ее убеждая. Наконец он отобрал ведра и, быстро перебирая ногами, намного перегнав старушку, остановился только на крыльце офицерского общежития.

Авилкин с завистью сказал Самсонову:

— Чертов Каменюка! Я б куда быстрее донес! Капитан говорит: вежливость — украшение офицера.

Помощником дежурного офицера по первой роте в этот день был Пашков. Когда все протерли свои карабины и поставили их в пирамиды, Геннадий начал проверять чистоту оружия: щелкнул затвором оружия Андрея, заглянул в ствол, удовлетворенно поставил на место, приподнял карабин Саввы, внимательно осмотрел затыльник.

— Грязный, почистить, — кратко приказал Братушкину, и Савва покорно принялся чистить оружие.

Пашков сделал еще несколько замечаний и, деловито сдвинув брови, пошел из ружейного парка в роту — проверить, все ли там в порядке. В бачке не оказалось воды для питья. Мимо неторопливо брел с книгой в руках Ковалев, на ходу перелистывая ее, пробегая глазами. Лицо у него было довольное.

— Вице-сержант Ковалев! — официально обратился к нему Геннадий. — Наполните бачок водой!

Ковалев и Пашков имели одинаковое звание, но на стороне Пашкова сейчас было священное право дежурного. Однако Володя не мог отрешиться от мысли, что это не вообще дежурный, а Пашков — дежурный, и недовольно процедил сквозь зубы:

— Молод командовать!

Пашков, в прежние времена способный только поиронизировать, вдруг весь подобрался, напружинился, между бровей легла волевая складка, точь-в-точь как у отца. Требовательно глядя на Ковалева, он отчеканил:

— Завтра ты будешь командовать, тебе тоже так отвечать? Ты не мне подчиняешься, а назначенному командиру, армейским порядкам!

Владимир, мысленно прикрикнув на себя: «Опять за старое!», пробурчал в ответ:

— Ладно, не учи, налью. — Но уже спускаясь по лестнице, примирительно подумал: «Он прав — служба!»

Когда Ковалев, держа перед собой за ручки бачок с кипятком, возвращался в роту, ему навстречу попался Авилкин.

— Иду по радио выступать! — возбужденно сообщил Павлик на ходу. Бронзовая голова его, промелькнув между балясинами перил, исчезла.

Павлик оказался в отделении Беседы «последним могиканом» бесславного племени лодырей.

Давно переборол сей недуг Артем Каменюка, уже получал четверки по русскому языку Самсонов, и вообще-то тройка стала редкостью в отделении, а Павлик Авилкин никак не мог преодолеть в себе легкомыслия: надеялся на авось, на подсказку, на случай.

Его не раз укоряли на классном собрании, «продергивали» в боевом листке. Это действовало не более двух дней, и снова — как с гуся вода.

Авилкин даже для своих лет был безответствен и недостаточно серьезен. Например, желая закалить себя, он решил бегать босиком по снегу. Как только этот гениальный замысел осенил голову Павлика, он, едва дождавшись отбоя, снял ботинки, носки и начал обегать три назначенных самому себе круга. Хорошо, что в это время через стадион проходил Веденкин. Заметив странного бегуна, офицер заинтересовался им и прекратил «закалку».