После первого «мученика» дело у меня пошло. В январе 1932 года появился новый кумир — на сей раз подросток, мальчик из «гитлерюгенда» Герберт Норкус. Тут я особо обыграл то обстоятельство, что «коммунисты» и «плутократы» загубили невинного ребенка! Герберта сменил другой подросток — Вагниц, убитый в поножовщине, которую мы затеяли. Я возил юного бандита в гробу три часа по берлинским предместьям, а потом заставил своих штурмовиков до темноты дефилировать перед открытой могилой.
Вообще накануне прихода к власти похороны и создание посмертных мифов стали одним из моих главных пропагандистских приемов. Слабо Вы раскрутили случайную гибель тех троих ребят во время ликвидации путча ГКЧП, герр Ельцин!
- Не все ж такие некрофилы, как ты! - огрызнулся Борис Николаевич.
Геббельс обиделся:
- Ну, я не только над мертвыми измывался! Как не отметить мою безупречную по замыслу и исполнению диффамацию кинокартины, снятой по знаменитому роману Ремарка «На Западном фронте без перемен»! Произошло это 5 декабря 1930 года. В первый же раз, как фильм пошел на открытом экране (на просмотр люди приходили по приглашениям) в одном из крупнейших кинотеатров Берлина, мои парни начали бросать «бомбы» из нечистот и пускать белых мышей. Сеанс пришлось прекратить. Все было проще простого: я заранее скупил большое число билетов на фильм и, соответственно «вооружив» своих ребят, рассадил их по всему залу.
В последующие пять вечеров я окружил кинотеатр штурмовиками — их были десятки тысяч. 11 декабря 1930 года картину запретили во всей Германии из-за того, что она «наносит ущерб репутации страны». И якобы требование сие шло «снизу», «от народа».
Позже ведущая кинокомпания Германии УФА пыталась сделать купюры в этой американской ленте, чтобы хоть в урезанном виде познакомить с ней широкую публику. Но мы каждый раз вмешивались, и УФА, а с ней и вся так называемая прогрессивная общественность подчинились моему диктату. Особенно обидно то, что Ремарк, этот страстный пацифист, был не евреем, а «чистым арийцем», очень похожим на «классического германца».
В октябре 1932 года я просто подделал билеты на предвыборный митинг, где должен был выступать вместе с депутатами партии «немецких националов». Когда законные обладатели билетов на этот митинг явились, выяснилось, что их места в зале заняты! И эта моя выдумка тоже оказалась успешной!
- Вы все время себя хвалите и приводите примеры. Но ни анализа, ни выводов из Вашего доклада я не слышал! - опять вмешался Ницше.
- Основной вывод заключается в следующем. Никакой спонтанности, никаких неожиданностей! Никакой импровизации! Все митинги, сборища, манифестации, погромы, «взрывы чувств», все кампании должны быть заранее подготовлены, продуманы, инсценированы. Каждый штурмовик, каждый боевик должен стоять на своем точно указанном месте и в точно указанное время выкрикивать заученные лозунги. Если надо кого-то поколотить, припугнуть, а то и пырнуть ножом, то и тут все должно проходить по расписанию. Вскакивать с мест, кричать «Хайль» и устраивать овации следует по знаку, данному вышестоящим.
Мой фюрер и я первые в истории научились управлять толпой таким образом, что она этого даже не замечала. И не спонтанно, а по заранее созданному сценарию.
Кстати, историков почему-то удивляет, что я произносил свои пламенные речи, заранее их выучив и прорепетировав, иногда даже перед зеркалом. Конечно, я как и Гитлер, чувствовал аудиторию. Но в основе лежал холодный расчет. Будучи человеком несколько тщеславным, я иногда сообщал своим друзьям и любовницам, что в определенном месте скажу то-то и то-то. И все поражались, как среди потоков красноречия я и впрямь говорил именно это.
Второй, не менее главный принцип нацистской пропаганды — тотальный контроль над СМИ!
В Германии действовало одно-единственное агентство — ДНБ (Немецкое агентство новостей). Газеты, сохранив прежние названия, стали фактически одинаковыми — выражали точку зрения нашей партии. Для этого в министерстве ежедневно или дважды в день собирали редакторов, сообщая им очередные установки. Кроме того, журналисты имели на руках точные предписания — что можно печатать и что нельзя. Всего несколько примеров. Нельзя писать о нищих и несчастных детях-сиротах (их у нас в стране нет!) Запрещено упоминать, что Шуберт и Шуман сочиняли песни на слова Гейне. Нельзя намекать на то, что тайна вкладов в сберкассах и банках часто не соблюдается. Запрещено печатать, что Гете был масоном, а бабушка Иоганна Штрауса — еврейкой. Нельзя писать о поездках Гитлера без особого разрешения. И не положено касаться его юности. Не разрешено освещать уголовные процессы, связанные с коррупцией (нацисты не воруют!), а в траурных объявлениях упоминать о том, что усопший не перенес операции (в германских больницах всегда операции протекают успешно!). Даже в дни «дружбы» с Советским Союзом я не велел публиковать ни одного слова похвалы в адрес... русского балета!
Радио, которое было целиком в моем ведении, получало от меня еще больше указаний, нежели газеты. То программы должны были стать «серьезными», то - «жизнеутверждающими», а в годы войны - «развлекательными» (разрешалось даже исполнять по радио фокстроты и танго!). Радио я считал важнейшим идеологическим оружием. Посему радиоприемники в Германии были самыми дешевыми в мире. Неотъемлемой частью жизни немцев стали громкоговорители, установленные по всей стране и передававшие речи вождей, марши, а в годы войны сводки с фронтов. Самое главное, что никто не осмеливался их выключать — это грозило концлагерем!
Что касается «изящных искусств», то скажу лишь о двух нововведениях: я запретил всякую критику художественых произведений! Кстати, почти все партийные лидеры разделяли мою неприязнь к критике и критикам — этим «назойливым оводам», которые не способны заняться ничем путным. Юлиус Штрейхер однажды посадил критиков в машину, повез их в варьете и заставил заменить артистов, которых они драконили, - петь и ходить по канату!
Одновременно я установил для работников этой сферы различные звания: «профессиональный актер», «государственный актер», «сенатор культуры». И все это совершалось под лозунгом: «Мы хотим приблизить искусство к народу, а народ к искусству».
Я и мои «дрессированные интеллигенты» переделали немецкий календарь — взамен христианских праздников ввели новые. 30 января — День завоевания власти. 24 февраля — День основания партии НСДАП. Март — День памяти героев (в каждой провинции своя особая дата). 20 апреля — День рождения Гитлера. 1 Мая — День труда (украденный у коммунистов!). В мае же — День матери. 22 июня — праздник «летнего Солнцеворота». Сентябрь — ежегодные восьмидневные партийные съезды в Нюрнберге. Октябрь - праздник урожая и вместе с тем «крови и почвы». 9 ноября — главный праздник, годовщина «пивного путча» 1923 года. 25 декабря - «арийское Рождество», оно же — праздник «зимнего Солнцеворота».
В перерывах проходили всякого рода организуемые мною кампании. Перечислю несколько: «Неделя вежливости», «Все на борьбу с рахитом», «Все на борьбу с молью», «Просветительская кампания», «Долой никчемных людей», «Никакого повышения цен». В годы войны кампании стали иными: «Накажем расхитителей угля»... (То есть людей, которые не хотели зимой мерзнуть! - ввернул Ницше). А еще более зловещими были: «Долой подстрекателей», «Долой саботажников». Акция «Т-с-с» была связана со шпиономанией, охватившей весь рейх: гражданам внушали, что, если какая-нибудь бабка в очереди проболтается и назовет номер полевой почты внука, всему вермахту будет нанесен непоправимый ущерб. Горе попавшим под одну из этих кампаний — их неминуемо ждал концлагерь!
Философ не выдержал долгого молчания:
- Меня потрясает, что Вы, герр Геббельс, имевший в ту пору архироскошные особняки и загородные виллы, какие не снились даже немецким миллионерам, особо ратовали за бережливость! Объявили «неделю бережливости», а также «обед из одного блюда» - якобы все от рабочего до Гитлера ограничивали себя раз в неделю одним блюдом (фасолью с салом). Шла также кампания по сбору лыж и меха для солдат на германо-советском фронте. И наконец, постоянно проводилась акция под названием «зимняя помощь». Нацистские вожди, их жены, известные актрисы стояли на улицах с копилками, куда собирали пфеннинги и марки. И так из года в год. И все это было не милосердием, а сплошной мерзостью и фальшью, ибо в действительности верхушка, опьяневшая от умопомрачительных денег и неграниченной власти, плевать хотела на немецкий народ!
