С большим недовольством к трибуне вышла молоденькая девушка – изящная, хрупкая, какая-то светящаяся; в ее душе было мало черноты.

Как же она в пекле-то очутилась? - спросил себя ЕБН.

- Зинаида Гиппиус, - гордо вскинула головку гениальная поэтесса. - Стихотворение называется «Божья тварь», написано в 1902 году – я как раз сейчас в том возрасте, в каком его сочиняла.

- Дамские душки, читая свои труды, меняют возраст и облик, как некогда меняли платья, - объяснил Ницше. - Такая тут нынче мода...

А Гиппиус начала декламировать:

- «За Дьявола Тебя молю,

Господь! И он – Твое созданье.

Я Дьявола за то люблю,

Что вижу в нем – мое страданье.

Борясь и мучаясь, он сеть

Свою заботливо сплетает...

И не могу я не жалеть

Того, кто, как и я, - страдает.

Когда восстанет наша плоть

В Твоем суде, для воздаянья,

О, отпусти ему, Господь,

Его безумство – за страданье».

Пожалуйста, не принимайте мое девическое, по сути, стихотворение за выражение подлинной любви к врагу рода человеческого! Мне на самом деле его жаль, как жаль любое великое существо, демона или человека, пошедшее по ложному пути и причиняющее зло другим. Правда, грешна: я сочувствую ему, потому что он страдает больше всех!

- Какая-то двусмысленность в твоем признании, Зинаида! - раздосадовался лукавый. - «Влюбленной Сатана» у Казота, вынуждавший у любовника слова: «Я люблю тебя, мой дьявол!», был гораздо порядочнее. Он хотя прятал под масками то хорошенькой танцовщицы, то красивой собачки - болонки чудовищные формы получеловека-полуверблюда, но не скрывал своей демонической натуры и желал быть любимым в качестве подлинного Дьявола, а не как заимствованный призрак женщины.

А вообще-то, видимо, сама того не ведая, ты своим опусом напомнила мне фламандскую легенду о милосердной Жанне – девушке, которую я поймал на жалости, показав ей сперва – каким я был до падения, а потом – каким отвратительным стал теперь, и уверив доверчивую бедняжку, что своею любовью она приведет меня к раскаянию, а, следовательно, и возвратит мне прежнее великолепие...

- Этот сюжет ближе к лермонтовскому «Демону», чем к моему! - возразила Гиппиус. - У меня идея оригинальная, ни у кого не украденная! Это я вам объясняю вовсе не потому, что претендую на какую-то там премию, - тут же пошла она на попятный.

- «Золота» я тебе не дам! Ты писала о себе и о страданиях человечества, я - только пристежка, повод для философствования! А потому первое место я отдаю Мирре Лохвицкой. По таланту она тебе сильно уступает, зато любит меня искренне и бескорыстно. Плохо, что теперь совсем забыты ее произведения – драмы «Бессмертная любовь», «In nomine Domine» («Во имя Божие»), а также мелкие баллады о шабашах и демонессах. Миррочка, дьявололюбица, почитай свои стишата!

- Баллада «В час полуденный», - объявила сатанофилка:

«У окна одна сидела я, голову понуря.

С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря.

В красной дымке солнце плавало огненной луною.

Он – нежданный, он – негаданный, тихо встал за мною.

Он шепнул мне - «Полдень близится; выйдем на дорогу.

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.

В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,

Потешаемся над истиной и над светлым раем.

Полосой ложится серою скучная дорога,

Но по ней чудес несказанных покажу я много».

И повел меня неведомый по дороге в поле.

Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге,

Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.

Без конца змеится-тянется пленных вереница,

Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги.

Ждут жрецы неумолимые, лютые, как боги,

Пляски жриц, их беснования, сладость их напева.

И колосса раскаленного пламенное чрево.

«Хочешь быть, - шепнул неведомый, - жрицею Ваала,

Славить идола гудением арфы и кимвала,

Возжигать ему курения, смирну с кинамоном,

Услаждаться теплой кровью и предсмертным стоном?»

... Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу;

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,

В этот час бесовским воинствам власть дана такая,

Что трепещут души праведных у преддверья рая».

Всех присутствующих заколдобило....

- Ай, хорошо! Еще, змеючечка моя ненаглядная! - засюсюкал Отец лжи.

- Отрывок из стихотворения «Праздник Забвения».

«И арфу он взял, и на арфе играл.

И звуками скорби наполнился зал.

И вздохи той песни росли и росли,

И в царство печали меня унесли.

Он пел о растущих над бездной цветах,

О райских, закрытых навеки вратах;

И был он прекрасен, и был он велик,

В нем падшего ангела чудился лик».

- Победа за тобой, Лохвицкая! Так держать! - одобрительно похлопал свою фанатку по фантомному плечику Повелитель мух. - Конкурс закончен! - объявил он.

- А награда? - робко прошептала Мирра, с обожанием глядя на своего кумира.

- А ты ее уже получила – я тебя похвалил и даже до тебя дотронулся! – загоготал Люцифер.

- У-у-у! - зарыдала разочарованная фифа.

- Вот-вот! Помучайся! - выразил удовольствие предмет ее почитаний.

- А почему меня опять к состязанию пиитическому не допустили? - на сцену выскочил всклокоченный Барков. - Я уже пять раз заявки подавал!

- Да ты ж непристойности читать будешь! - объяснил хозяин инферно.

- С каких пор ты, Плутон, стал бояться матерщины? - от удивления глаза Ивана Семеновича чуть не вылезли из орбит.

- Но стихи должны быть про любовь ко мне!

- Про нее и буду декламацию делать! - осклабился Барков.

- Я с тобой – читай! Только у тебя все опусы длинные, как твой член, а у меня времени мало: вскоре пойду участвовать в эфиропередаче «Вечность славы».

- Да я с купюрами буду...

- Валяй!

Барков по привычке попытался набрать воздуха в грудь, не сумел. Прошептав: «Господи, благослови!», чем вызвал негативную реакцию у нечистой силы, объявил:

- «Приапу». Поема...

- Приап – древнегреческий бог плодородия, изображался обыкновенно с гигантским мужским достоинством, а то и с несколькими сразу, - пояснил Ницше своему спутнику.

Тем временем знаменитый ругатель начал декламировать:

- «Нельзя ль довольну в свете быть

И не иметь желаньев вредных?

Я захотел и в ад сойтить,

Чтоб перееть там тени смертных.

Мне вход туда известен был,

Где Стикса дремлющие воды,

Откуда смертным нет свободы

И где Плутон с двором всем жил.

... Я смело в крепость ту сошел,

Насколь тут дух был ни зловонен,

К брегам который Стикса вел,

И сколь Харон был своеволен,

Без платы в барку не впускал,

Со мною платы не бывало,

Мне старого еть должно стало

И тем я путь чрез Стикс сыскал.

Потом, лишь Цербер стал реветь,

Лишь стал в три зева страшно лаять,

Я бросившись его стал еть,

Он ярость должен был оставить

И мне к Плутону путь открыть.

Тут духов тьмы со мной встречались,

Но сами, зря меня, боялись,

Чтоб я не стал их еть ловить.

... Я муки в аде все пресек

И там всем бедным дал отраду,

Ко мне весь ад поспешно тек,

Великому подобясь стаду.

Оставя в Тартаре свой труд,

И гарпии, и евмениды,

И демонов престрашны виды -

Все в запуски ко мне бегут.

Я, их поставя вкруг себя,

Велел им в очередь ложиться,

Рвался, потел, их всех е... я,

И должен был себе дивиться,

Что мог я перееть весь ад...»

- Может, ты наконец к теме перейдешь – ко мне? - проявил сарказм князь тьмы.

- Сей миг, Твое адское величество! - разулыбался Барков:

- «... Но вдруг Плутон во гневе яром

Прогнал их всех жезла ударом,

Чему я был безмерно рад.

... К Приапу станьте днесь пред трон,

Свидетели моим трудам,

Плутон е...ан был мною сам,