- «И ВИДЕЛ Я ВЫХОДЯЩИХ ИЗ УСТ ДРАКОНА И ИЗ УСТ ЗВЕРЯ И ИЗ УСТ ЛЖЕПРОРОКА ТРЕХ ДУХОВ НЕЧИСТЫХ, ПОДОБНЫХ ЖАБАМ:
ЭТО – БЕСОВСКИЕ ДУХИ, ТВОРЯЩИЕ ЗНАМЕНИЯ; ОНИ ВЫХОДЯТ К ЦАРЯМ ЗЕМЛИ ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ИХ НА БРАНЬ В ОНЫЙ ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ БОГА ВСЕДЕРЖИТЕЛЯ».
- Интересная идея: правители устраивают войны по призыву жаб! Ельцин, какая жаба подвигла тебя бросить армию на Чечню? Впрочем, не буду отвлекаться... Начиная со II века, устами Мелитона Сардийского, и сквозь все Средние века жаба несет свое проклятие, зачатое еще в языческой магии и зоологическом баснословии знаменитого римского натуралиста Плиния. В XII веке у Алэна Великого, у Петра Кануанского жаба – образ похабных поэтов, еретиков и... философов-материалистов, обращающих ум свой только к земным предметам!
- Марксисты, оказывается, жабы! - вслух сделал неожиданный для себя вывод Ельцин.
- Верно! - поддержал его лукавый. - И ты тоже в их числе! Но отвлечемся от конкретных земноводных. Остановимся на обобщениях. Затем жаба сделалась эмблемою жадности и распутства, а отсюда и бесом, карающим за смертные грехи этой категории. В кафедральном соборе в Пуатье и во множестве старинных церквей Франции можно видеть изображение казней, ждущих женщин за жадность, скупость, роскошь и кокетство: жабы и змеи кусают их за груди. На великолепном южном портале в средневековом аббатстве города Муассака интереснейшая скульптурная группа изображает Дьявола, со всеми отличительными моими признаками, выплевывающего жабу – по направлению к нагой женщине, к грудям которой присосались две змеи, а нижнюю часть живота грызет другая жаба. И за что только несчастное земноводное так обидели! В одной старинной заклинательной формуле мы встречаем моление к Богу об охране земных плодов от жаб, равно как и от червей, мышей, кротов, змей и... других нечистых духов. Патрикий, Готфрид, Бернард и многие другие святые предавали анафеме мух и прочих вредных насекомых или гадов, избавляя от них дома, города и провинции. Процессы против животных возбуждались не только в Средние века, но и в расцвете Возрождения. В 1474 году в Вазеле формально судили и сожгли... Дьявола-петуха, который надумал снести яйцо. Меня опетушили! - взвыл лукавый, выказывая недюжинные знания российских тюремных «понятий». - Вызывались на суд обвиняемыми и свидетелями животные, вызывались и демоны. Еще в XVII веке иезуит Синистрари д'Амено доказывал, что инкубы и суккубы суть животные особого рода, почему и грех прелюбодеяния с демоном, так интересовавший казуистов Возрождения, он подводит под рубрику скотоложества.
С тою же легкостью, как в животный мир, обращаюсь я в неодушевленные предметы. Святой Григорий Великий сообщает о монахине, которая стала бесноваться от того, что проглотила меня, обратившегося в листик салата. Одного из учеников святого Алария, епископа галатского, я дразнил в виде аппетитной кисти винограда. Другим я представлялся стаканом вина, слитком золота, туго набитым кошельком, деревом, катящеюся бочкою, кто-то догадался узнать меня даже в виде коровьего хвоста.
Могу сообщить, что авторами подобных измышлений (их немало попало сюда ко мне!) я занимаюсь индивидуально!
Из животных я в старину охотнее всего являлся драконом или змием. Но дракон не всегда метаморфоза черта, иногда он – сам черт и есть, в подлинном своем виде. В румынском языке оба они – и демон, и дракон – совершенно совпадают в моем нарицательном имени: дракул. Так что румынский князь Влад Цепеш, что означает Сажающий на кол, в настоящее время работающий вампиром, фактически носит мое имя: Дракула! В Апокалипсисе Иоанна и видениях многих святых Дракон или Змий несомненно тождествен мне. В VIII веке Иоанн Дамаскин описывал демонов как драконов, летающих по воздуху. Змий, как истинный образ Сатаны, весьма привился к фантастическим представлениям как в старинной церковной литературе, так и в духовных стихах и сказочной словесности. В конце концов, именно змей соблазнил Еву! Еще бы — ведь он — ходячий... то есть ползучий фаллический символ!
Одни фантасты получали сатанические галлюцинации, разбивая свои нервы алкоголем и пороками, другие, наоборот, взвинчивали себя до них аскетическими подвигами. В препятствиях им я не жалел метаморфоз и доходил в последних до дерзости невероятной, перенося превращения свои из мира вещественного в мир невещественный, принимая на себя вид святых, ангелов света и даже Девы Марии, Христа и Саваофа, симулируя пред каким-либо честолюбивым подвижником, чтобы погубить его грехом гордости, полное видение горних Небес.
Как можно перепутать с Люцифером, никак не могу понять! Но спасибо придуркам-людишкам: польщен!
- И что: все художники Вас уродуют? - посочувствовал какой-то дьяволофил.
- Не все. Оступления от правила изображать меня безобразным в Средние века редки, но они есть. В одной латинской Библии IX века, находящейся в Парижской национальной библиотеке, я, искушающий Иова, сохранил еще свой прежний ангельский вид – крылья и даже ореол вокруг головы; падение мое характеризуется только когтями на ногах и сосудом с пылающими углями в левой руке. В одной французской героической поэме двенадцатого века я выведен совсем красавцем: меня портят только большой рот и горбатый нос. Эстетическое направление Возрождения сказалось и на представлении о Дьяволе. Вот как описывает меня Федериго Фрецци (умер в 1416 году), епископ в Фолиньо. Расскажи-ка сам, Федериго!
- «Я думал увидеть злое чудовище, ждал увидеть погибшее и унылое царство, а нашел его торжествующим и славным. Сатана оказался велик, прекрасен и имел такой благосклонный вид, такую величественную осанку, что казался достойным всякого почтения. На голове его сиял великолепный тройной венец, лицо было веселое, глаза смеялись, в руках он держал скипетр, как прилично великому властителю. И, хотя ростом он был в три мили вышины, надо было удивляться, как соразмерны его члены и как он хорошо сложен. За плечами его шевелилось шесть крыльев из таких нарядных и блестящих перьев, что подобных не имеют ни Купидон, ни Килленийский бог (Гермес)».
Правда, все это оптический обман: «взглянув на Сатану вооруженным взглядом, сквозь адамантовый щит Минервы, своей вожатой, я увидел адского царя свирепым чудовищем, чернее негра, с дико горящими глазами; голова его украшена не венцом, а переплетающимися драконами, он оброс по всему телу как будто волосами, но в действительности это ужасные змеи, руки у него с когтями, а брюхо и хвост – как у скорпиона».
- Фи, все впечатление испортил! Но тем не менее почин украшать Сатану был сделан и пришелся по вкусу века.
Из художников первым придал мне «ужасную красоту» Спинелло Аретинский. В «Страшном суде» Микельанджело демоны уже мало чем отличаются от грешников: художник достигает в них впечатления не внешним безобразием, но ужасною экспрессией внутренних страстей. Демоны Мильтона в «Потерянном рае» сохранили и после падения немалую долю прежней своей красоты и величия. Однако злые духи в стихах Торквато Тассо, наиболее народного из четырех великих классических поэтов средневековой Италии, имеют чудовищные и ужасные формы и воспроизводят все страшные призраки античной мифологии.
Восемнадцатый век, погасивший костры ведьм и обративший повелителя зла в философскую идею, увенчанную, после многих второстепенных немецких «Фаустов», гениальным синтезом в «Фаусте» Гете, окончательно очеловечил Сатану. А протестующий романтизм XIX века усилиями Байрона, Альфреда де Виньи, Лермонтова и других настолько облагородил и возвысил меня, что Люцифер, Демон, Мефистофель стали излюбленными владыками-символами людской мысли, решительно торжествующими в воображении бунтующего человека над своими исконными небесными врагами. Сообразно с этим моральным повышением стал я физическим красавцем. Эй, Майков, прочитай мое любимое!
- «Господень ангел тих и ясен,
На нем горит блаженства луч,
Но гордый демон так прекрасен,
Так лучезарен и могуч!»
- Это эстетическое отношение ко мне как олицетворению прекрасной и гордой мысли нашло себе, уже в XX веке, конечное и блистательное увенчание в гениальных творениях кисти и пера - «Демоне» Врубеля и «Мастере и Маргарите» Булгакова.
