- Товарищ Шкловский, как у Вас дела?
- Как обычно. «Один редактор издательства «Советский писатель» отверг мою рукопись потому, что, как он сказал, в ней «много сведений и фактов, которые даже я не знаю».
- Удивляюсь, как при такой нервотрепке Вы достигли преклонных лет?
- «Я прожил долгую жизнь только потому, что никогда не читал рецензий на свои книги».
- Светлов, о чем размечтались?
- «Хочу, чтобы на моем доме повесили мемориальную доску: «Здесь жил и никогда не работал поэт Михаил Светлов».
... Новоприбывших окружили несколько литдушенек.
- А, господин Ницше! Позвольте Вам представить коллегу: академик-философ Мрак Мутин!
- Перестаньте издеваться! Меня зовут Марк Митин!
- Интересные разговорчики! - душе экс-гаранта было непривычно.
- Давай подойдем к великому поэту – вон сидит Пастернак, твой тезка, - предложил его спутник. Но еще до них к Пастернаку подскочил какой-то хлыщ:
- «Что Вам больше всего понравилось в моей книге?»
Поэт вспыхнул:
- «Неужели Вы думаете, что я могу заниматься микрометрией?!»
Простите, отвлекусь: приближается критик Тарасенков, мой друг, знаток и любитель моих стихов. При этом по намеку партбонз опубликовал в «Культуре и жизни» разгромную статью обо мне!
Подойдя к Пастернаку, Тарасенков не решился протянуть ему руку. Поэт с доброй улыбкой заметил:
- «Толя, не стесняйтесь, Вы же не человек, а бобовое». А я на растения не обижаюсь...
Подлетела еще одна душенька.
- О таких, как ты, Тарасенков, я, Александр Раскин, написал эпиграмму:
«Принципиален до конца,
Голосовал за подлеца
И говорил: «В конце концов,
Я видел худших подлецов».
- Когда два критика спорят о литературном произведении, возникает не менее трех мнений, - начал оправдываться Тарасенков. Его почти никто не услышал, так как на трибуну взобралось молодое дарование и поделилось тревогой о наболевшем:
- В Англии запретили публичные дома! Капитализм утратил свое единственное и последнее преимущество перед социализмом!
- «Современные молодые поэты напоминают мне немецких девушек, которые зарабатывают себе на приданое проституцией», - пробормотал Илья Эренбург.
- «Многие молодые писатели хотят не писать, а печататься», - согласился с ним Михаил Светлов. - А в твое правление поэты хорошие вообще исчезли? - грустно вопросил он Ельцина.
- Неправда! Таланты на Руси не переводились и в самые тяжелые времена. Даже при таких правителях, как Ельцин, загнавшим культуру в скотский загон! - возразил какой-то свежеупокоенный. - Вот я вам прочитаю стихи моего друга Николая Игнатенко. Он умудрился описать мои нынешние переживания, хотя сам живой, дай Бог ему здоровья!
«Настанет время, и меня не станет.
Смешную верность больше не храня,
Любимая, поплакавши, обманет
Еще недавно жившего меня.
Я одного мучительно не знаю,
И потому узнать не суждено:
Боль от измены там я испытаю
Или, увы, мне будет все равно?»
Оказывается, мне не все равно! Мне нужно, чтобы меня помнили и любили – даже мертвого! И еще одного поистине великого русского поэта ельцинских времен я встретил здесь – Владимира Корнилова. Вот, кстати, и он! Володя, прочти мое любимое...
- «Считали, что дело в строе,
И поменяли строй.
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали, что дело в цели,
И поменяли цель.
А цель, как была доселе, -
За тридевятью земель.
Считали, что дело в средствах.
Но только дошло до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
Меняли шило на мыло
И собственность на права.
А необходимо было
Себя поменять сперва».
Ельцина зашатало...
- Эти стихи – каиново клеймо на лоб твоей эпохе, - объяснил философ.
- Не станем мучить Бориса Николаевича в прощеный день, - пожалел экс-президента свежеупокоенный. - Володя, давай что-нибуль душеспасительное...
- «Евангелья от Матфея,
От Марка и от Луки
Читаю, благоговея,
Неверию вопреки.
И все-таки снова, снова
Четвертым из всех задет,
Поскольку мне тоже слово
Начало всего и свет».
- Не сметь в моем царстве поповщину разводить! - заорал Дьявол.
- А пошел ты! - отозвались Корнилов и его поклонник. - Жаль, что мы раньше не верили ни в тебя, ни в Бога, а то бы тут не оказались! Но ни слушать тебя, ни слушаться тебя не будем!
- Да я вам такое устрою! – взъярился Люцифер.
- Ты против нас бессилен!
- Это еще почему?
Владимир Корнилов ответил в поэтической форме:
- «Тому, кто любит стихи,
Они не дадут пропасть
И даже скостят грехи -
Не все, так хотя бы часть.
Стихи не могут пасти,
Рубить и головы сечь,
Но душу могут спасти
И совесть могут сберечь».
К тому же мы раскаялись и верим: Господь на Страшном суде нас помилует! Сгинь, исчадие ада!
- Молодцы, ребята! - одобрил ЕБН смельчаков. Тут он вдруг опомнился, что опять теряет время зря. - Слушай, Фридрих, неужто меня заказали в твою зону соцреалистические козлы?
- Ты зря их так обзываешь. Все они были по-настоящему талантливыми людьми, но служили пером всяким сволочам или - в лучшем случае – верили в ложные идеалы. Вот почему они в Отстойнике - и с ужасом ждут, когда их забудут потомки. Ведь тогда они станут обычными грешниками, и их переведут в другие зоны. Но ты здесь не по их запросу. Тебе предстоит встреча с мемуаристами и биографами.
- А где их искать?
- Шляются где-нибудь вокруг истинно великих - кормятся на их радостях и муках, как и там, на земле.
- Тогда пойдем, поищем гениев. Хочу на них посмотреть...
Первым они встретили баснописца Крылова. На набережной Фонтанки в Cанкт-Петербурге, по которой он шел, его нагнали три студента. Один, почти поравнявшись с очень тучным незнакомцем, громко сказал товарищам:
- Смотри, туча идет.
- «И лягушки заквакали», - спокойно ответил Иван Андреевич в тот же тон.
Затем он попал на Невский проспект, что была редкость, и столкнулся с императором Николаем I, который, увидя его издали, ему закричал:
- «Ба, ба, ба, Иван Андреевич, что за чудеса? - встречаю тебя на Невском. Что же это, Крылов, мы так давно с тобою не видались!
- «Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живем довольно близко, а не видимся».
Царь без охраны по Питеру ходил! Во житуха спокойная была! - удивился ЕБН.
- Иван Андреевич, напомни, как ты пошутил насчет Семеновой после окончания твоей комедии? - не унимался император.
... В одном из бенефисов знаменитой трагической актрисы Катерины Семеновны Семеновой вздумалось ей сыграть вместе с оперною певицей Софьей Васильевной Самойловой в комедии «Урок дочкам» И.А. Крылова. В ту пору они были уже матери семейства, в почтенных летах и довольно объемистой полноты. Крылов не поленился прийти в театр взглянуть на своих раздобревших «дочурок».
- «Что ж, государь, и Семенова, и Самойлова обе, как опытные актрисы, сыграли очень хорошо; только название комедии следовало бы переменить: это был урок не «дочкам», а «бочкам».
- Ну, пойдем со мной на обед к императрице Марии Федоровне в Павловск.
Гостей за столом оказалось немного. Великий поэт, воспитатель наследника трона Жуковский сидел возле своего друга. Крылов не пропускал ни одного блюда.
- «Да откажись хоть раз, Иван Андреевич, - шепнул ему Жуковский. - Дай императрице возможность попотчевать тебя».
- «Ну а как не попотчует!» - отвечал баснописец и продолжал накладывать себе на тарелку.
- Мда, избаловали Вас царские повара... - пошутил Ницше.
Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил:
- «Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал – закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин – и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка – одна краса. Сели – суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю – нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? - не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая – форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, - куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки – всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
