— А какая, собственно, разница? Егерь отвечает за лес и животных на своем участке, он должен знать их, следить, чтобы все виды нормально воспроизводились. Разве не то же самое, только в планетарном масштабе и на высоком научном уровне, делает экология? Впрочем, если грязная санитарная работа не для эколога… Что ж, тогда пойдемте домой, а трехпалый пускай еще порезвится, пока…

— Хватит, — резко оборвал его Стас. — Я поступлю так, как считаю нужным.

Стас достал карту, крестиком пометил на ней район, где они находились, затем вытащил из нагрудного кармана комбинезона дырчатую бляху микрофона.

— Алло, база? База, говорит Кирсанов, соедините меня с Джимом Горальски. Нет, он дома. Джим? Это я. Возьми двух ребят и вылетай на вертолете в квадрат Н–17/6, повторяю, Н–17/6. По радиомаякам соберешь и доставишь в лабораторию трупы животных. Что? Нет, убитых. Предположительно взбесившимся копытным. Сам знаю, что никогда. Потому и надо разобраться. Да, пойду. Вот догоню его и разберусь. Погоди секунду… — Стас повернул голову к охотникам: — Вернетесь на базу с вертолетом или?.. — Увидев возмущение на их лицах, он усмехнулся и не стал ждать ответа. — Джим, передай Ларго, что я и его друзья вернемся завтра днем, пусть не волнуется. Да, мы тут оставим наши вещи, прихвати их в вертолет, а то с рюкзаками нам за зверьми гоняться несподручно. Все понял? Ну, тогда привет.

Стас спрятал микрофон, аккуратно застегнул клапан кармана. Теперь, когда решение было принято, он снова почувствовал себя уверенным, сильным; можно было оставить, наконец, самокопание, отбросить угрызения совести и начать погоню, причем сделать это по долгу службы, во имя защиты других анторгских животных.

— У вас есть пулевые заряды? — спросил он.

— Есть крупная картечь. — Грауфф достал из рюкзака коробку с патронами.

— Хорошо. Возьмете с собой только эти патроны, немного продуктов и воду. Остальное оставим здесь. Собирайтесь.

Грауфф сунул в карман пачку галет, взял горсть патронов и, чуть улыбнувшись, показал глазами на Бурлаку, стоящего с непричастным видом. Стас сел на землю, проверил не спеша свой станнер, потом, как бы между прочим, обронил насупившемуся завкосмопортом:

— А вы что, Бурлака, решили ждать вертолет? Нет? Тогда забирайте свое браконьерское оружие, перезаряжайте. — Он кивнул Бурлаке на его ружье.

Бурлака обрадованно схватил двухстволку и потряс ею над головой.

— Ну, держись, трехпалый! — с шутливой яростью закричал он.

— Тихо! — остановил его Стас. — Считается, бешеные животные утрачивают осторожность, но не будем экспериментировать. Чем скорее мы его нагоним, тем быстрее вернемся на базу. Пойдем таким образом. Вы, Глен, держитесь следа. Вы, — Стас обратился к Бурлаке, — будете идти метрах в семидесяти левее и чуть позади. Помните: вы не должны терять Глена из виду. Я пойду справа. Кто увидит что–либо интересное, дает два коротких слабых свистка. Вопросы есть?

— Есть, — сказал Грауфф. — Вы не сказали, что делать, если встретишь трехпалого.

Ничего не ответив, Стас поднялся на ноги, подошел к дереву, подвязал к ветке, как елочную игрушку, шарик радиомаячка. Включил его, потом повернулся к охотникам.

— У анторгских животных, так же как и у земных, сердце расположено ближе к левой лопатке, — медленно и чуть хрипловато произнес он. — Постарайтесь не промахнуться.

Цепко держась взглядом за едва заметную дорожку трехпалых следов, Грауфф неслышно шел, почти бежал по лесу. «Как легко идется без рюкзаков, — подумал он, — легко и приятно. Впрочем, как так «приятно»? — мысленно усмехнулся он. — Разве может быть приятной погоня за взбесившимся зверем? Нет, они должны бежать со скорбными, суровыми лицами, их ведет не спортивный азарт, а гнев праведный». Гнев праведный… Как же жадно человек хватается за мало–мальски удобное оправдание и даже выдумывает его, если надо, лишь бы заглушить в себе чувство стыда. Для них сегодня таким поводом начать бег от собственной совести послужил трехпалый. Да, от совести, потому что сегодня стыдно им всем троим. Кирсанову — что нарушил свой долг, пошел на компромисс, позволил гостям начальника то, что не имел права позволять. В результате убито неизвестное животное, может, и правда очень редкое, а он как эколог не сумеет даже наказать нарушителя. Виктор… Тоже не знает, куда деться от стыда за свою невыдержанность, за то, что оказался в положении нашкодившего ребенка. И, как ребенок, жаждет отличиться, чтобы заслужить прощение, хотя, конечно, понимает, что ему ничего не грозит… А сам он, Глен Грауфф, когда–то знаменитый хирург, а ныне именитый главврач, — разве ему не стыдно? Конечно, стыдно…

Грауфф вдруг потерял след, остановился. Слева, вторя его движениям, замер Бурлака, его лысина желтой ягодой заблестела в кустах. Хрустнула ветка справа. «Ай–ай–ай, вам еще учиться и учиться, юноша», — с укоризной подумал Грауфф. След отыскался неподалеку, и доктор снова уверенно и бесшумно зашагал вперед.

…Да, стыдно. Как получилось, что он, в шестом поколении охотник, всю жизнь считавший врагов природы своими личными врагами, вдруг сам фактически стал браконьером?

Грауфф вспомнил, как, когда ему было лет шесть, отец первый раз взял его с собой в лес. Отец рассказывал что–то о деревьях, муравейниках, грибах, но он его не слышал. Все его внимание, все мысли словно приклеились к большому ружью на плече отца. Но в тот день отец не стрелял, не стрелял он ни в следующий раз, ни через неделю, и Глену уже не хотелось, отправляясь с ним в лес, спрашивать, как обычно: «На–ап, а сегодня мы выстрелим?», потому что он знал, что отец снова ответит: «Посмотрим, малыш, посмотрим». И однажды, когда отца не было дома, он не выдержал, снял со стены, едва не упав от тяжести, ружье. Достал из большой коробки из–под конфет, где у него хранились всякие ценности вроде гаек, цветных стеклышек и желудей, упругий цилиндр снаряженной гильзы. Патрон этот Глен как–то обнаружил у отца под столом, и у него не хватило сил расстаться с находкой. Он знал, что поступает нехорошо, и обещал себе каждый раз, ложась в постель, что утром вернет патрон, однако гасили свет, и Глену виделось, что вот сейчас под окном раздастся шорох и в приоткрытые ставни просунется зубастая, рогатая голова вельтийского ихтиозавра. Но он не станет будить родителей, он схватит в столовой ружье, зарядит его заветным патроном и в самый последний момент уложит злобное чудовище, и тогда родители скажут… Нетерпеливо пыхтя, Глен загнал патрон в ствол, прижал ружье к груди двумя руками и, еле передвигая ноги, поплелся в сад. На большом смородиновом кусту сидел, весело и сыто пощелкивая, пятнистый светло–коричневый дрозд. Воображение мальчика тут же превратило дрозда в ядовитого рукокрылого вампира с Кассиопеи. Глен плюхнулся на землю, долго прицеливался, потом никак не мог дотянуться до спускового крючка. Когда же все–таки грохнул выстрел и ружье отлетело в одну сторону, а Глен в другую, он не заплакал, хотя было ужасно больно, а вскочил на ноги и, потирая плечо, побежал к поверженному врагу. Маленький кровавый комочек взъерошенных перьев, лежащий под кустом, так не походил на зловредного вампира, был таким жутко неживым — мертвым, взаправду мертвым! — что Глен разрыдался. Вернувшись из города, отец нашел в саду ружье и дрозда. «Ты совершил сегодня убийство, сын», — тихо сказал он Глену и ушел к себе в комнату. С тех пор ружье больше не висело в гостиной, а отец не брал сына на охоту, пока тому не исполнилось шестнадцать. С тех пор Глен никогда не стрелял в запальчивости или в азарте и охотился только на то, что разрешалось.

Кем разрешалось? Егерем или сверхгостеприимными хозяевами? Ведь есть же правила, созданные, чтобы охранять природу от человека, и раз нельзя никому, то почему можно ему, с какой стати? Для него делают исключение. Делают, сами на то права не имея. И нечего ссылаться на других, он всегда мог отказаться. И мог, и должен был. Хотя, если б он всю жизнь охотился только по путевке, он и половину бы не наохотил того, что успел, половины бы не увидел из того, что повидал… Смог бы он отказаться от всего этого? Нет, теперь уже нет. Может быть, раньше… Стой, не хитри с самим собой, и двадцать лет назад бывали у тебя подобные мысли, но ты загонял их вглубь, отмахивался от них, как от назойливого комара. Но ведь все же охотился всегда так, как надо охотиться, по совести… И доохотился до того, что эколога этого, Кирсанова, совсем молодого человека, только с университетской скамьи, заставил нарушить служебный долг. Ну, ладно, одно дело — когда тебя принимают опытные «ублажатели»: не ты первый, знаешь, не ты последний. Но тут–то видел же, что мальчишку тошнит от их «особого положения». Видел и все же от охоты не отказался, своя забава дороже. А Виктору, Виктору почему слова не сказал, когда тот выдру притащил? Ведь разозлился на него, а смолчал. Даже заступился. Из проклятого чувства солидарности. Мол, раз друзья, поддерживай, что бы ни случилось. Всегда по одну сторону баррикады. А Кирсанов, что ж, выходит, по другую? Вот тебе и на, доктор, докатился, оказался с экологом по разные стороны…