Дубинин взял орден, повертел в руках и вернул. Гапон потер его о рубаху и спрятал.

— Сгорел, наверно. Танк — что гроб. Железный, а горит, как свеча. Только дым черный.

— А чему там гореть–то? — поинтересовался Мишка.

— Найдется. Горючее… Резина.

— Ну, давай, — сказал Гапон, — все мне рассказывай, чего помнишь. Про отца. И случаи военные тоже.

— А что привезли в составе, на котором ты вернулся, — пшено? — неожиданно спросил Дубинин.

— Рожь. — Гапон спохватился и испуганно взглянул на него. — А ты откуда знаешь?..

— Я много чего знаю, — заметил Дубинин.

— Тогда на мосту врал: не знаю, говорит, никого. Хитер.

— Знаю–то я все, да не все одобряю. Вот зачем, к примеру, ты воруешь?

— Вот ты на фронте был, — не сразу ответил Мишка, — и не знаешь!.. Вот скажи: ты думаешь, все это на фронт везут? — Он ткнул пальцем в окно, за которым грохотал поезд.

— На фронт.

— Шиш! — авторитетно заметил Гапон и закурил. — Наши там с голоду пухнут, а предатели все поезда к фашистам направляют. У–у–у! — взревел он, как паровоз. — Пожалуйста, хлебца.

— Откуда ж у тебя такие сведения?

— Все говорят.

— Все — они тоже разные бывают. — Капитан пристально смотрел на мальчишку. — Одни хлеб растят, пекут. А другие… К нам вагоны с мукой приходят, а из них тянут.

Мишка молча глядел в окно.

— И из фронтовых — тоже. Твой отец где–нибудь сейчас воюет или раненый. Ему хлеб нужен. И другим красноармейцам. А кто–то грабит, ворует, спекулянтам продает. Выпишется отец, война кончится, придет и скажет: «Я воевал, а ты, Миша, чего делал? Как помогал Родину защищать?» А ты ответишь: «Я тут помогал ворью и спекулянтам карманы набивать. Вот я какой!»

Гапон по–прежнему молча смотрел в окно.

— Кому ж ты теперь сообщаешь? Ведь Рябого–то нет… Ну, чего молчишь? Шпане базарной, верно?.. Странная, однако, у тебя честность.

Мишка ничего не ответил. Потом поднял голову и, сбиваясь, сказал:

— Я пойду сотру… Там я вагон… с мукой разметил.

— Завтра сходишь.

— Завтра поздно будет. Только побожись, что никому! Знаешь… — начал Гапон.

— Ночью будут грабить поезд с мукой, — сообщил Митин сотрудникам милиции, устало опершись локтями на стол, и взглянул на Дубинина.

— Намечен третий от хвоста вагон, — уточнил капитан.

— Прошу всех быть готовыми, — продолжал Митин. — Домашних предупредите, что задержитесь.

— Чего там! — сказал Сухарев. — Им не в новинку. Сутками не видят.

Вечером Дубинин, зная характер жены, пошел все же домой сказать, что ему придется вернуться на работу — на всю ночь.

Поднимаясь по ступенькам переходного железнодорожного моста, он услышал за спиной быстрые шаги. Инстинктивно обернулся. Его ударили!..

Через горячую пелену он увидел склонившееся над ним лицо.

— Ну, цево? — шепелявя, сказал человек. — Полуцил?

Это был шепелявый бандит, по кличке Артист.

Приближался поезд. Стуча по рельсам, он ворвался под мост. Обмякшее тело Дубинина втащили наверх и, раскачав, словно куль, перебросили через перила. Оно кануло в грохочущую темноту.

Сознание возвращалось откуда–то издалека, постепенно, а вместе с ним и простые короткие мысли: «Что такое? Где я?» Все тонуло в каком–то страшном грохоте, и этот стук отдавался острой болью в затылке и пояснице.

Дубинин открыл глаза. Над ним было серое небо. В лицо сыпал снег. Он лежал в открытом вагоне, доверху наполненном торфяной крошкой.

Попытался подняться — удалось. «Живучий черт, — подумал он. — Повезло!»

Дотронулся до головы. Шапки на нем не было. «Мокрая… Кровь или снег? Не видно… А шапка все же спасла от удара».

Тьма струилась вокруг ветром и снегом.

Через час после покушения он вылез из вагона на брикетной фабрике, куда пришел состав с торфом. С трудом нашел медпункт. Перепуганная медсестра сделала укол, сбрила волосы вокруг раны и зашила кожу.

— Кость у вас крепкая, — улыбнулась она, убедившись, что все вышло у нее удачно. — Только вам бы в госпиталь. Вдруг сотрясение мозга.

— Наша порода твердоголовая, — пошутил капитан. — Вы мне забинтуйте как следует и порошков каких–нибудь. А насчет сотрясения — вряд ли, думаю.

— А вот думать–то вам вредно, — рассердилась медсестра.

— Думать никогда не вредно, — слабо улыбнулся он, чувствуя приятные, прохладные взмахи бинта вокруг головы. — Спасибо тебе большое, девочка. Жених есть?

— Женихи сейчас на фронте.

— Ну а я тебе в тылу достану. По блату. Сам бы тебе руку и сердце предложил, да староват и женатый.

— Руку и сердце… — засмеялась она. — Вот голову бы я у вас на время взяла, чтоб ногам покоя дать.

В милицию он не позвонил, знал, что сейчас там никого нет, даже дежурного. Все на задании.

Капитан появился в угрозыске под утро. Никишов вскочил:

— Михаил!.. Мы тут не знали, что и думать, — исчез! Операцию без тебя проводили, — бросился он навстречу, с испугом глядя на землистое лицо Дубинина.

— Что, страшен? — Он, морщась, поправил повязку. — А, гляжу, знакомый…

Белобрысый человек, сидевший напротив Никишова, медленно поднялся, затравленно глядя на капитана, и попятился в угол:

— Я ницего не скажу! Ницего!

— Захватили при грабеже вагона с мукой, — пояснил сержант.

— Ну, крестник, — стиснул зубы Дубинин. — Выкладывай!

«Артист» прижался к стене:

— Ни за цто! Нет! Нет! Нет!

— Что ж. Тогда разговор короче будет. Уведите арестованного.

Никишов вызвал милиционера, бандита увели.

— Остальных взяли? — спросил капитан.

— Шпана, подростки. Связаны были с Мишкой Гапоновым. Мы его отпустили, как вы приказали.

Были схвачены Шляпин и его дружки. Все, кроме Славки Чумиция. В последнее время он в ограблениях не участвовал, о нем на допросах, естественно, не спрашивали, и поэтому его никто не назвал. У многих при обыске нашли дома ворованную пшеницу.

Прямое отношение к банде имел только Шляпин. Последние несколько дней бандиты скрывались у него в сарае…

— Как и в тот раз, мы опоздали, — продолжал Никишов, — птички из сарая улетели.

— Откуда Шляпин их знает?

— Пришли однажды к нему. Говорит, запугали. Спрятал их. Видать, кто–то им посоветовал к нему сунуться — знал, чем Шляпин занимается! Они только прятались у него, больше ничего, а на этот раз Артист напросился к нему в дело. С размахом собирался работать, нагребли себе несколько мешков муки, а потом он вагоны поджечь хотел. Понимаешь? Город без хлеба оставить!..

Никишов с беспокойством глянул на капитана.

— Михаил, тебе лечь надо…

— Затылок… — Дубинин опустился на диван.

— Я врача сейчас…

— Не надо. Пройдет. Вызывай арестованного, продолжай допрос.

Во дворе Валькиного дома стоял двухэтажный деревянный старый барак. За ним тянулся настоящий лабиринт сараев, широкие дорожки между ними чередовались с такими узкими проходами, что надо было пробираться боком.

В этот вечер Валентин возвращался домой с охапкой дров из своего сарая. Одно из поленьев мягко соскользнуло в рыхлый снег. Он присел в узком проходе на корточки, чтобы не обронить остальные, поднял полено и внезапно увидел поблизости Чумиция и каких–то двух мужчин. Они стояли неподалеку от входа в барак.

Когда высокий мужчина повернулся. Валька так и застыл. Горбоносый профиль… Бандит по прозвищу Хрящ! Его примечи! А второй?.. Приметы?.. Низенький, почти квадратный… Вспомнил! Похож на рецидивиста по кличке Мышь.

Он не ошибся: это действительно были Хрящ и Мышь. Вслед за Славкой они проскользнули в барак. Вальку они так и не заметили.

Мышь поправил одеяло, занавешивающее окно, тяжело сел на кровать и мрачно сказал, прислушиваясь к голосам за стеной:

— Опять хату сменили.

— Не нравится — возвращайся в сарай к Шляпину. Но если Шляпин и Артист заговорят, я тебе не завидую. Да только отсюда все равно уходить надо, людное место… — Хрящ уселся на табуретку у пышущей жаром чугунной печки.