Разлучившись с рикшей, Фотий ван Кун побежал по улице, стараясь скорее достичь спасительной тени гигантских арбузов. Ему было очень жарко, и он задыхался в несколько разреженном по земным меркам воздухе Пэ–У. Шесть минут уже истекли, и он опаздывал.

Еще на секунду Фотий ван Кун задержался у магазина сувениров. Он разрывался между необходимостью спешить и желанием подняться по лестнице и уговорить продавца, чтобы тот не продавал солдатиков до завтра.

Продавец видел Фотия ван Куна сквозь щели в тростниковой двери, но не пригласил внутрь, потому что был напуган его предыдущими действиями. Теперь же, увидев его в черном костюме, он быстро отступил назад и спрятался за прилавок. Поэтому он не увидел того, что мог бы увидеть, останься у двери.

В этот момент Фотий ван Кун находился в глубокой тени под нависшим боком дома–тыквы. Улица была пуста. Предзакатный час — самый жаркий и пыльный в городе, и прохожих на улице не было.

Фотий ван Кун ни о чем не догадался, потому что его ударили дубинкой сзади. Желтой костяной дубинкой, какими обычно вооружены горцы. Удар был сильным, и Фотий ван Кун ничего не успел понять.

От агентства до космодрома было чуть больше часа езды. Более или менее пристойный космодром был сооружен лет двенадцать назад, но вот дорогу к нему, что должны были взять на себя городские власти, так и не сделали.

По сторонам, уменьшаясь к окраинам и редея, тянулись полосатые дома–дыни с маленькими треугольниками окошек — будто кто–то проверял, спелые ли дыни. Из окон торчали длинные шесты с развешанным на них бельем. Старый космофлотовский фургончик с надписью «КФ» на боку подпрыгивал на кочках, рыжая пыль застилала окна. Торговцы, сидевшие вдоль дороги, были рыжими, и их товар тоже был рыжим.

Чистюля ПетриА задвинула окошко, стало еще жарче, но пыль все равно проникала внутрь и скрипела на зубах.

— Вы обещали вызвать мастера, чтобы починить кондиционер в фургоне, — сказал Андрей Брюс своему заместителю ВосеньЮ. — Стыдно перед пассажирами.

— Пускай пришлют новый фургон, — ответил тот. Он сдул пыль с толстого портфеля, с которым никогда не расставался. — Наши мастера ничего не понимают в земных кондиционерах. И вообще в кондиционерах.

— Это неправда, — сказал Брюс, глядя в упор на ВосеньЮ, что было по тамошним меркам не очень прилично. Но ВосеньЮ всегда буравил Брюса фиолетовыми пятнышками своих зрачков. — В консульстве на той неделе починили кондиционер.

— А ты не спрашивал, — вмешалась ПетриА, чтобы переменить тему разговора, — что в консульстве говорят о пропавшем археологе?

— Увидим консула на космодроме, спросим, — сказал Андрей. — Пока вроде бы ничего нового.

— Все в городе знают, — сказал ВосеньЮ, — что археолог мстил клану Западных вершин.

— Чепуха, — сказал Андрей убежденно. — Археолог здесь четыре дня. Он не знает никаких кланов. Он все время проводил в Школе Знаний. Зачем ему кланы?

— Он продал им свои карты. Но ему не заплатили, — сказал ВосеньЮ. — Он потерял честь.

ВосеньЮ дунул себе на плечо, на золотое крылышко. Он сам придумал себе космофлотовскую форму. Даже в этом мире ярких и разнообразных одежд он умудрялся выделяться. Может, потому, что его клан был слаб, почти все мужчины погибли в сварах с Речным кланом и клан отказался от мести, чтобы выжить — подобно собаке, которая, проиграв схватку, ложится на спину, подставляя сопернику живот. И тот уходит. Если бы не было такого обычая, в яростной борьбе кланов, в сложнейшей системе кодексов чести жители планеты давно бы перебили друг друга.

Карты археолога пропали. Это было известно. ВараЮ, начальник городской стражи, сказал об этом консулу в тот же вечер. В номере археолога Фотия ван Куна кто–то все переворошил, перевернул, вряд ли это успел бы сделать сам жилец, который, по сведениям портье, был в номере несколько минут. И там не было папки с бумагами, которая исчезла вместе с археологом.

В номере были найдены четыре фигурки, четыре фигурки мести, правда, не разрезанные, но самые настоящие фигурки мести. Клановая вражда никогда не начинается неожиданно. Если ты намерен выйти на путь войны, то по законам чести ты обязан приобрести специальную фигурку мести — одетого в тряпочки солдатика, которые продаются в специальных лавках, затем отрезать ему голову и в таком виде выслать или отнести представителю клана, на который ты намерен идти войной.

Самое удивительное в этой удивительной находке было то, что археолог зачем–то приобрел четыре фигуры мести, из трех различных кланов. В том числе одного солдатика из могучего клана Причалов, известного дурной репутацией и настолько сильного и бесстыжего, что даже западные горцы не смели его задеть. Так вот получается, что земной археолог вышел на путь войны сразу против трех кланов. Уму непостижимо. В этом было какое–то недоразумение, ошибка. Но зачем же еще можно покупать эти маленькие фигурки в военной одежде? Может, просто из любопытства? К сожалению, эта гипотеза опровергалась всеми остальными свидетельствами.

У археолога было полчаса свободного времени. Он спешил. Ему надо было захватить планы раскопок и переодеться. Ему некогда было гулять по сувенирным лавочкам. Да и не было еще в городе сувенирных лавочек, не доросли местные жители до этого. Сувениры — дело будущего, для сувениров нужны туристы…

ПетриА не выносила, когда у Андрея плохое настроение. Здесь у женщин сильно развита интуиция, даже уже не интуиция, а нечто среднее между интуицией и телепатией. ПетриА положила кончики пальцев на руку Андрея. Как было принято в некоторых передовых семьях планеты, ПетриА в возрасте пятнадцати лет была вместе с тридцатью другими детьми из высокопоставленных кланов отправлена на рейсовом корабле в Галактический Центр, в школу для инопланетян, где проявила себя обыкновенной, не очень талантливой, но в меру умной ученицей. Она вернулась домой через три года, овладев несколькими языками, проглядев миллион фильмов, научившись худо–бедно вести конторское хозяйство — от диктофона до кабинетного компьютера — и оставив в Галактическом Центре безутешного поклонника.

В тот момент, когда Андрей Брюс наконец сообразил, что эта смуглая бесплотная девушка его любит, перед ним встала проблема: имеет ли он моральное право на взаимность? Не следует думать, что взаимности не было. И случись это пять лет назад, не лишенный самомнения бравый капитан Брюс не стал бы скрывать своих чувств. Иное дело — когда ты жалкая тень самого себя. Обломок, из милости оставленный в Космофлоте, но не в летном составе, а получивший отдаленную синекуру — спокойный пост на полудикой планете. Впрочем, он сам этого хотел. Чем меньше он будет видеть старых знакомых, чем меньше ему будут напоминать о часах крушения жизни, чем меньше будут сочувствовать или снисходительно посмеиваться за спиной, тем легче дотянуть до конца. Можно было, конечно, вернуться на Землю — маленькую планету в стороне от космических путей, родину его деда (сам Андрей, как и многие галактические земляне, родился на Земле–3, в центре Галактики, откуда Земля не видна даже в сильнейший из радиотелескопов). Вернуться, как возвращаются в старости многие земляне, вдруг ощутившие свою связь с родиной предков, как зверь, идущий умирать в родной лес. Но он был еще молод — сорок лет не возраст для отдыха. Склонности к литературному труду или писанию картин он не испытывал. И был все равно смертельно и до конца дней отравлен космосом. Место на этой планете было связано с несбыточной надеждой — может, когда–нибудь он вновь поднимется к звездам, пускай юнгой, третьим штурманом — кем угодно…

А пока он не выходит на улицу после захода солнца. Чтобы не видеть звезд.

Если твоя жизнь фактически завершена и надежды — совсем без надежд не бывает даже висельников — столь туманны, зыбки и неверны, что нельзя в них верить, ты не имеешь права приковывать к своей сломанной колеснице других людей.

Образ сломанной колесницы был литературен, навязчив и банален.