Валька выбежал во двор. У двух полуторок стояли неровными шеренгами ополченцы — человек пятьдесят. Среди них Митин, Сухарев, усатый старшина, следователь, сержант с разъезда и другие сотрудники милиции. За плечами у всех винтовки со штыками. Ополченцы были одеты в свое и напоминали группу вооруженных рабочих революционных годов.

— Товарищи ополченцы, — сказал Медведев, — вам предстоит задержать врага на подступах к нашему городу. Драться придется жестоко, до последнего. — Он умолк, хотел еще что–то сказать, но не стал и скомандовал: — По машинам!

— Товарищ военком, — тронул его за рукав Валька.

— Ну?

— Возьмите меня.

— Повестка где?

— Я не получал… Я сам, добровольцем.

— Придет и твое время, парень. Не спеши.

Одна полуторка уже выехала со двора. Вторая зачихала было и тут же заглохла.

— В чем дело? — Медведев встал на подножку.

— Не могу, — жалобно сказал водитель.

Валька его сразу узнал, он когда–то вел в их школе кружок автодела.

— Не могу, разогнуться не могу. Аппендицит это, у меня был уже приступ… — Водитель, корчась от боли, повалился на сиденье.

— Дядя Федор, — подскочил к машине Валька, — давайте я за руль сяду. А вы рядом. Я же умею.

Шофер взглянул на него шальными от боли глазами.

— Вы помните? Вы же у нас автодело вели. Я умею! Помните?

— Товарищи, кто еще машину знает? — спросил военком.

Таковых не нашлось.

— Ладно! — сказал Медведев Вальке. — Трогай, командир.

Полуторка бежала резво и только на ухабах взбрыкивала, будто норовистая кобыла.

«Все, теперь все! Куда им без шофера! Хочешь не хочешь, а тут я! Считай, уже в армии! Скажу: паспорт дома забыл, мне через неделю восемнадцать исполнится!.. А домой потом напишу».

— Тише. Ты что, ослеп?! Вторую скорость давай… Черт!.. — ругался Федор.

Город кончился. Валька взглянул на шофера: лицо было бледным, щеки впали.

Валька затормозил. Теленок стоял посреди дороги, даже не пошевелив ухом на яростные гудки. Пришлось выскочить и шлепнуть его рукой. Теленок посмотрел добрыми глазами и отошел к обочине.

Луг был изрыт оврагами, поросшими березняком, и дорога виляла между ними. Навстречу выбежал какой–то военный и растопырил руки.

— В чем дело? — перегнулся через борт комиссар.

— Раненые.

Комиссар взглянул на ополченцев, затем на военного и скомандовал:

— Вылезай!

Ополченцы вылезли из машины.

— Задом подай, Валентин, — приказал Митин.

— Я так не умею. А шофер все равно как мертвый. Бредит.

Из оврага несли тяжелораненых. Другие ковыляли сами, обняв за плечи товарищей. Ополченцы бросились помогать. Федора тоже положили в кузов.

— Машину развернуть не может. Шофер! — вдруг взорвался военком.

— Я не шофер, я всего второй раз за рулем.

— Раненых повезешь, — оборвал Медведев. — Выполняй!

В кабину села военврач и нервно сказала:

— К переправе. И побыстрее, мальчик.

— Дубинину привет передай! — крикнул Митин. — Машину потом ему доставишь. Раз Федор болен, ты архивы повезешь!..

«Как все хорошо началось, — подумал Валька. — И вот не повезло».

Маленькая колонна ополченцев вслед за второй машиной уходила к горизонту. Туда, откуда доносилась знобящая дробь пулемета…

Валька целый день сидел за рулем. Он мотался от города к переправе: отвозил к пристани раненых, детишек и взрослых с узлами, какие–то ящики из больницы. Дубинин приказал подать машину к десяти вечера, сам он и Никишов рыскали по городу, надеясь на счастье в последние оставшиеся часы…

Теперь полуторка уже не виляла, а слушалась привыкших рук и плавно проходила самые заковыристые ухабы. Из своих знакомых Валька подбросил к переправе Зину с матерью. Зина на прощанье сунула ему листок с адресом родственников в тылу:

— Пусть Юра им пишет. Через них нас найдет.

— Кого это вас?

— Меня и маму, — простодушно ответила Зина.

Уже почти стемнело, когда Валька подкатил к своему дому.

— Наконец–то! — Мать начала суетиться.

— Не спеши. Успеем.

— А машина–то все–таки откуда? — только сейчас спросила мать.

— Дали, — не без важности произнес он. — Она теперь почти что моя.

Он взял ведро и вышел к полуторке. Залив воду в радиатор, он оставил немного и напился, выплеснул остальное, а ведро бросил в кузов.

— Устал за баранкой…

Только погрузив два тючка и чемодан, мать спохватилась, что нет Шурки.

— Шурик! — закричала она.

Валька побежал было к дому, но тут увидел, что братишка преспокойненько сидит в кабине, словно суматоха его вовсе не касается.

— Оглох? Выходи, тут нельзя.

Шурик, не говоря ни слова, мрачно поднялся с насиженного места.

— Дурак! Думаешь, жалко? — сказал Валька. — Кидает здесь, у меня и то шишка. Смотри! — Он снял шапку.

Шурик потрогал припухший бугор, пренебрежительно скривил губы: и это, мол, называется шишка?

— Ну, гляди не ной потом.

Братишка мгновенно плюхнулся на сиденье. Валька затормозил у Лелиного дома, и Шурик трахнулся лбом о стекло.

— Ты ногами упрись.

— И не больно! — бодро соврал он.

Леля и ее мать были на улице. Вещей у них вовсе никаких: за спиной у Зои Степановны рюкзак, а дочь со школьным портфелем. Не успел он и дверцу открыть, как они уже сами полезли в кузов. Через заднее стекло увидал, как его мать подала руку Зое Степановне. Леля поставила портфель у оконца, и почти ничего не стало видно.

Валька тронул полуторку с места, на этот раз она почему–то рванула, и Шурик опять стукнулся лбом.

— Выматывай!

Валька остановил машину, выскочил, открыл с другой стороны дверцу, сграбастал брата и рывком подсадил на борт.

— Держитесь.

И заспешил в кабину.

…Прямо под искореженными фермами моста была наспех оборудована пристань. Буксир подводил паром к быкам, и люди устремлялись на него по наскоро сделанному настилу. Никонорова в телогрейке и сапогах стояла у перехода и повторяла:

— Спокойней! Не спешите, всех заберем! Спокойней.

Народ прибывал и прибывал… Валька внес по шаткому трапу чемодан. Снял шапку и вытер пот.

— Ну, вы отправляйтесь, а я скоро прибуду.

— Валя, давай с нами, — просила мать. — Такая неразбериха! Страшно мне за тебя. Отстанешь!

— Мама, я не могу. Машина стоит, а на дороге сама видела… Мне еще и Дубинина с архивами забрать надо, Мишку, Юрку и Пашку.

— У него же приказ! — громко сказал Шурик.

Валька сбежал по трапу. Забурлила вода, и паром отчалил от берега. Леля стояла на корме. Полоса воды становилась все шире и шире…

— Валечка, ты поскорей! — донесся тонкий крик Лели.

Паром растворился в темноте.

Гапон сидел на ступеньках и вдумчиво курил. Темнело, несколько минут назад можно было различить через дорогу каждый дом в отдельности, а теперь они слились в одно бесконечное строение.

Темнота — единственное, чего он боялся, когда кругом никого. А все потому, что отец, когда наказывал, ставил его на минуту–другую в темный угол за шкафом.

Шкаф был массивный, наглухо закрывающий угол, и высокий, почти до самого потолка. Свет единственной лампочки почти не проникал сюда, и в углу царила темнота. Чтобы Мишка не улизнул от положенного возмездия, отец всякий раз, поднатужившись, пододвигал шкаф так, что оставались по краям только тонкие, в карандаш, щели возле стен, справа и слева. Эти щели светились как солнечные лучи. И стоять здесь в пугающем одиночестве было невыносимо, и чудилось, что за шкафом течет какая–то особенная, сказочная жизнь. Там звучали голоса, доносились музыка из репродуктора и тоненькое звяканье чайных ложек.

Мишка клялся сам себе, что никогда больше не ослушается родителей, не будет изводить до хрипоты соседскую собаку, гонять кур и стрелять бузиной в прохожих. Но когда его выпускали и приказывали немедленно ужинать и ложиться спать, а потом наступало утро, так не похожее на тягостные в предчувствии расплаты вечера, все начиналось сначала.