Бурлака, проработавший в космопорте много лет, прекрасно понимал деликатную специфику своей должности и попытки завоевать его симпатии воспринимал как нечто вполне естественное. Он не злоупотреблял своим положением, старался быть объективным, в спорных случаях тщательно изучал все «за» и «против». Когда аргументы претендующих оказывались все же равнозначными, у него оставалось два выхода: либо бросить жребий, либо отдать нужный груз тому, кто ему приятней. Но жребия он не признавал.

Его часто приглашали в колонии и, зная о страсти завкосмопортом, устраивали ему там охоту. Приглашения Бурлака принимал, был веселым компаньоном и приятным гостем, однако, зная мотивы гостеприимства хозяев, тесной дружбы с ними принципиально никогда не заводил. Недолюбливал он и других «ответственных», с которыми ему порой приходилось встречаться на охоте, считал, что они не имеют права на «специальный» прием и поступают беспринципно. Долгое время Бурлака предпочитал отправляться в свои охотничьи вояжи один, пока не познакомился с Гленом Грауффом. Медвежья сила доктора, его фанатичная преданность охоте, спокойная медлительность, странным образом уживающаяся рядом с острым, аналитическим умом хирурга и способностью принимать мгновенные решения в критических ситуациях, произвели на Бурлаку впечатление. Поразмыслив над правом главврача Комитета по освоению принимать «специальные» приглашения, он пришел к выводу, что Грауфф вполне вписывается в систему его принципов. Они подружились и с тех пор почти всегда путешествовали вместе.

Бурлака вспомнил, как несколько лет назад в снежных горах на Сагитаре он оступился в припорошенную трещину, сломал ногу, и уже немолодой Грауфф полдня нес его на себе. «Как хорошо, что Глен сумел выбраться на Анторг», — растроганно подумал Бурлака.

Мысли его прервал свист крыльев. Было уже светло, и Бурлака отчетливо увидел, как прямо на него, шумно рассекая воздух, углом летят четыре крупные анторгские утки. Он затаил дыхание, палец лег на спусковой крючок: еще немного — и они будут над ним! Однако утки заметили лодку и в последний момент повернули к правому берегу. Не перестраиваясь, все так же — одна позади и несколько левей предыдущей — птицы выполнили разворот быстро и плавно, с синхронностью спортивных космояхт, однако та, что летела последней, в результате маневра оказалась от охотника на расстоянии выстрела. Бурлака вновь ощутил в груди знакомый холодок — на этот раз в предчувствии удачи, не спеша поднял ружье.

Утка словно ударилась с разгону о невидимую преграду, тряпкой обвисло перебитое крыло. Завалившись набок, она стала падать. Хищно чавкнула река, принимая сбитую птицу, и заплескала под здоровым крылом, которым утка судорожно пыталась отгрести к ближайшему кусту. Бурлака было прицелился, чтобы добить ее, но тут утка обмякла, уронила голову в воду, хлопанье крыла перешло в слабое подрагивание.

Бурлака удовлетворенно опустил ружье, отвязал лодку и неторопливо поплыл к добыче. «Хороша, — думал Бурлака, глядя на зелено–фиолетовый комок на воде. — Больше нашего гуся будет. А крылья, крылья–то какие!» Ему уже виделось переливающееся внеземной палитрой чучело, радостные восторги жены, уважительные поздравления гостей.

Неожиданно, когда до утки оставалось всего несколько метров, рядом с ней из воды вынырнула чуть приплюснутая крысиная мордочка с маленькими мохнатыми ушками. Головка огляделась и сразу же скрылась, на ее месте проструился лоснящийся иссиня–черный бок, махнул, будто разметая за собой рябь, окладистый пушистый хвост. Зверек показался и исчез, и только тут до завкосмопортом дошло, что вместе с ним исчезла с поверхности убитая утка.

— Стой, куда! Да что же это? — забормотал Бурлака, растерянно вглядываясь в разбегающиеся по воде круги. — Это же надо, из–под носа… Так провести! — Растерянность сменилась веселостью. — Ну, негодник! В жизни не видел такого нахальства. Поохотились…

Вдалеке глухо кашлянул автомат Грауффа. Бурлака прислушался, но второго выстрела не последовало. Значит, убил. Второй раз обычно стреляют вдогонку после первого промаха — и снова мажут. Он поймал себя на том, что испытывает легкую досаду: у Глена, судя по всему, уже пара уток есть, а у него ни одной. Бурлака представил себе, как доволен будет мальчишка–эколог, если он вернется пустой. А Глен, с его первобытным юмором, обязательно ляпнет что–нибудь вроде «стрелять надо уметь»…

Бурлака застыл, различив в утреннем воздухе, уже подкрашенном рассветом, знакомый посвист.

Над островком показалась стайка уток. Они летели с большой скоростью, на предельной для охотничьего ружья высоте. Бурлака поймал на мушку первую, дал упреждение в два корпуса и спустил курок. Как подстегнутая кнутом, стая резко взмыла вверх, а та, в которую стрелял Бурлака, застыла на миг в воздухе, потом вдруг, словно лишившись опоры под крыльями, закувыркалась и камнем рухнула в воду.

На этот раз Бурлака решил поспешить и погнал лодку к добыче резкими, энергичными гребками. «Что, стрелять надо уметь, — приговаривал он себе под нос, работая веслами. — Какой выстрел, черт побери! Ах, какой выстрел!»

Раздался всплеск. На поверхности снова появилась та же черная меховая спина и устремилась к его утке. Состязаться утлой надувной лодчонке с речным хищником было бесполезно.

— Кыш, проклятая! — заорал Бурлака, изо всех сил хлопая по воде веслами.

Спина быстро приближалась к убитой им утке.

— Ах, ты так! — Бурлака в отчаянии бросил весла и схватил ружье. — Тогда получай!

Мгновением позже грохота выстрела по воде вокруг плывущего зверька туго хлестнула дробь. Зверек крутнулся волчком, словно пытаясь ухватить себя за длинный хвост, и перевернулся вверх нежно–желтым брюхом.

Грауфф уже давно отстрелялся, взял двух положенных ему уток и вернулся к Стасу, оставшемуся на берегу около лагеря. Они молча сидели рядом, отложив ружья, и с наслаждением глядели на реку, вбирая в себя ее непрозрачную, зеркальную чистоту, так же как и река вобрала в себя деревья и кусты по берегам, розово–голубое небо и их самих. Отражение все время подрагивало, то хмурясь непрошено набежавшему ветерку, то закручиваясь в веселых, из ниоткуда возникающих водоворотиках, то рябью разбегаясь в разные стороны под ударом тяжелого рыбьего хвоста и серебристым дождиком выплеснувших из воды мальков. Время от времени на реку серыми планерами ложились скользящие тени, и тогда они поднимали голову и глядели на стаи длинношеих птиц. В некоторых Грауфф узнавал анторгских уток, но большей частью они, хотя и удивительно напоминали земных птиц, были ему незнакомы.

— Вы знаете, что это за птицы, Стас? — поинтересовался он.

— В основном водоплавающие. Больше всего здесь уток, но водятся и фламинго, пеликаны, цапли, журавли. То есть не настоящие, конечно, а их, если так можно выразиться, анторгские аналоги.

— Это невероятно, — покачал головой Грауфф, — за тысячи световых лет от Земли встретить почти что ее близнеца. Невероятно.

— Что ж такого невероятного? — возразил Стас — Органическая жизнь развивается в миллиардах миров, и пути се развития бесконечно разнообразны. А согласившись с этим утверждением, нельзя не признать, что в бесконечности вероятны и очень схожие модели эволюции. Может быть, даже идентичные. Но если Анторг и брат Земли, то не родной, а многомногоюродный.

— И все же я должен признаться, что ни на одной еще планете не чувствовал себя так уверенно, по–домашнему, как здесь. Порой я даже начинаю забывать, что не на Земле…

— Сходство, Глен, в основном внешнее. Возьмите тех же уток, например. Нам известно, что они водоплавающие, пернатые, держатся стаями. Еще — что они съедобны для человека и что из них выходят роскошные чучела. И все. Мы даже не знаем, как они появляются на свет. Мы уже привыкли видеть в небе или на реке взрослых особей, но никто никогда не встречал птенцов. Я уже не говорю о гнездах. Не исключено, что они вовсе не несут яйца, как предполагается. Это я вам затем сказал, Глен, чтоб вы поняли, что мы почти ничего не знаем об экологии Анторга. Хотя уже активно в нее включились. Так почему–то получается всегда. Сначала мы проникаем в среду, ломая при этом какие–то устоявшиеся связи и создавая новые, а уж потом начинаем изучать ее. К счастью, экологические системы достаточно гибки и выдерживают в большинстве случаев разумное вмешательство. Точнее, вмешательство до определенных разумных пределов. Но где эти пределы? Кто определит их для конкретного экоцентра, который, кстати, никогда не бывает замкнутым полностью?