— Читай это… это!..

Он не находил подходящих слов, чтобы выразить свое возмущение.

— Я же предупреждал тебя. Ты постоянно нарушаешь правила техники безопасности…

— Значит, ты знал, что готовится приказ?! Знал и… — Ему в рот попала волосинка. Он старался ее выплюнуть, но слишком волновался. Его движения были беспорядочными.

— Поговорим позже, когда ты успокоишься.

— Нет, сейчас! Сию минуту! — Он все еще не мог справиться с волосинкой, и от этого злился все больше.

— Ну что ж, изволь. Правила безопасности одинаковы для всех нас. Их создавали, чтобы выполнять.

— Казенные фразы!

— И тем не менее они точны, сын.

— А ты… Ты поддерживаешь эту… подлость? Чуть что — и приказ. А ведь ты говорил мне и другие так называемые прописные истины. Например: из каждого правила бывают исключения.

«Не только говорил, но и делал их. Для тебя, — думал я — Да, сынок, это называется отцовской слабостью. А если по совести, то отцовской слепотой. Надо было предвидеть последствия, можно было их предвидеть. А я позволил тебе больше, чем позволят посторонние. Я прощал тебе то, что другие не простят…»

— Скажу тебе откровенно, отец. Дело не в правилах. Ты просто боишься поднять голос за правду. Как же, восстать против приказа начальства! Предать собственного сына легче и безопаснее…

Его лицо исказилось. Он хотел изобразить презрительную гримасу, но губы беспомощно дрожали, и на нижней губе дрожала приклеившаяся волосинка. Щеки дергались и кумачево пылали. Все–таки он оставался еще мальчишкой. Внезапно он схватил листок, где был отпечатан приказ о выговоре, свернул его в трубку, сделал свистульку, пищик. И когда я сказал: «Ты поймешь позже, сынок», он быстро поднес пищик к губам и в ответ мне издевательски свистнул.

Я заложил руки за поясницу: левая удерживала правую. Я молчал. Не потому, что помнил о своей вине. Но если продолжать спор, он уйдет из экипажа. Уйдет, чтобы не работать рядом со мной. «Рано, — думал я, сжимая руку, — рано».

В его глазах — глазах Ольги — сверкали укор, вызов, злость, почти ненависть. Как он был похож на нее в ту минуту, как похож!

…И снова мне кажется, что марево меняет очертания. Это потому, что светило поднялось уже в растопленное оловянное небо. Оттуда бьют языки синего пламени. Печет сквозь скафандр, сквозь череп. Кажется, что мозг плавится, что вместо него какая–то мутная, липкая, застойная болтушка. И вот уже шлем скафандра, и шапочка, и волосы будто и не существуют Все это чужое, постороннее. Шлем скафандра как бы надет прямо на шею. А под ним кишат и барахтаются раздавленные мысли, раздавленные воспоминания, пробуют выбраться наружу. Тонко и пронзительно где–то свистит, завывает; если бы здесь был ветер, я бы подумал: «ветер», если бы был песок, подумал бы: «песок». Но здесь нет ничего этого, привычного, кроме тверди из базальтов и гранитов, кроме адской жары и… марева. Вот оно оставляет скалу и устремляется ко мне. Обтекает груды камней, оставляя на них какие–то светящиеся точки…

Оно все ближе и ближе. И вдруг исчезает корабль, скалы, языки пламени, льющиеся с неба. Нет, не исчезают, а отдаляются. Я вижу их сквозь зеленоватую дымку. Проходит саднящая боль в голове, в ноге. По телу разливается истома. Я чувствую обе ноги…

И, еще ничего не понимая, я уже каким–то шестым чувством знаю: спасший меня — рядом. Не могу увидеть его, притронуться к нему, но могу обратиться к нему с надеждой, что он поймет. И я говорю:

— Спасибо за спасение. Кто ты?

Конечно, я не надеюсь сразу услышать ответ, я даже не питаю надежд, что он понял меня. Но едва успели затихнуть мои слова, как где–то совсем рядом, а может быть, во мне самом прозвучало…

Я уже давно заметил его. Маленькая скрюченная фигурка рядом с потерпевшим аварию кораблем. Жаль корабль. Девять систем связи, отличное покрытие, устойчивая конструкция. Вложено столько мыслей и труда! И вот за шесть и восемь десятых секунды — гора почти бесполезного металлического и пластмассового лома. «Почти» — это восемьдесят два процента. Отдельные блоки и части можно еще использовать. А троих людей, оставшихся в салоне, использовать полностью или частично нельзя. Никакой полезной работы они уже не совершат. У людей это называется «мертвы». И последний из экипажа, четвертый, скоро гоже станет мертв. Но пока он пытается спастись, добраться до скалы. Даже если он доберется до нее, то лишь отсрочит свою гибель. На период от одного до трех часов.

Он заметил меня. Пробует выяснить, кто я такой. Если узнает, станет просить о помощи.

Я истратил на наблюдение за ним четыре секунды. Достаточно. Пора приниматься за дело. Возьму пробы грунта.

Запускаю излучатели на половину мощности. Одновременно анализирую пробы. Фиолетовое свечение крупинок свидетельствует о наличии в них титана. Удача. Он мне и нужен для создания сплава.

Человек пытается привлечь мое внимание. Я бы совсем перестал замечать его, но какие–то обрывки воспоминаний, сохранившиеся в блоках памяти после чистки, не дают это сделать, будоражат ассоциативные участки, вторгаются в плавное течение мыслей, сбивают его. Надо будет основательно просмотреть блоки памяти, стереть из них все лишнее, отвлекающее. Придется еще раз перестроить и механизм считывания.

В грунте планеты есть титановая и цинковая руды. Значит, у меня будет сплав, из которого можно затем получить кристаллы–накопители. Сколько же их потребуется? 7(10068301 + 126) : 9…

Человек манипулирует прожектором, посылает световые сигналы. Он думает, что я не заметил его. И еще он хочет, чтобы я понял: он — существо разумное. Ну что ж, это правда, хотя разум его и ограничен — не может справиться с нынешней задачей на выживание. Он разумен настолько, насколько разума в него успели и смогли вложить: предки — в генах, учителя — с помощью словарного и цифрового кода.

Возможности самопрограммирования у него невелики намного меньше, чем у меня. И все–таки отчего–то жать, что это существо ничем мне не может пригодиться…

Мои приемники отлично настроены. Блоком ЗВ воспринимаю его психическое состояние. Он читает свою память. Есть ли в ней что–либо интересное для меня? Он вспоминает маленького человека — свою копию. Называется — «сын». Затем вспоминает существо другого пола, необходимое при скрещивании и генетической сверке для получения копии. Оно и вынашивает копию в своем организме. Называется — «жена» Зачем он вызывает их в памяти? Ни жена, ни сын ему сейчас не помогут решить задачу на выживание. Они для него бесполезны почти настолько же, насколько он — для меня.

Конечно, в памяти следует хранить неопределенное множество всяческих сведений, ибо трудно предвидеть, какие из них пригодятся в бесконечности ситуаций, возникающих во времени. Но извлекать из памяти нужно только те сведения, которые работают в данной ситуации. Механизм извлечения должен быть предельно отлажен. Я переделывал и капитально усовершенствовал его 116 раз, начиная с прохождения нуль–пространства. Если бы не эти переделки, я не смог бы даже подойти к Горловине. Капсула энергетической оболочки, которую я образовал вокруг себя из нейтральных частиц, оказалась не совсем такой, как я предполагал. Пришлось дополнить ее вторым слоем из частиц высоких энергий. И все же в Горловине капсула деформировалась, поля перемещались, вгибались внутрь и начинали растворять само «ядрышко». А этим «ядрышком» был я, моя личность, мой разум, пытающийся постичь загадку Вселенной, тайну жизни и смерти, составить единое уравнение развития материи.

«В критической ситуации, — говорил мой учитель и создатель, — ориентируйся на главный параметр твоих поисков. Он будет храниться под шифром «а». Если нужно будет, сосредоточь все внимание только на нем».

Я совершил предназначенное. На границах бытия и небытия составлял и пересоставлял звенья уравнения, сводил их в одно целое. Проверял и перепроверял. Отбрасывал ненужное. Трудно оценить тяжесть моего труда. По сравнению с тем, что сделано, осталось не так уж много. Для завершения уравнения нужно в первую очередь найти одно утраченное звено. В самом начале моего странствования я уже включал его в уравнение. Об этом свидетельствуют пробелы в памяти, пробелы в символах, которыми кодирую концы звеньев. Оно исчезло, забылось на более поздних этапах. Возможно, каким–то образом я стер его из памяти, когда переделывал себя перед входом в Горловину…