"Кому на руси жить хорошо" (1865–1877)
Всю жизнь волновал поэта и замысел всеохватного эпического произведения – поэмы "Кому на Руси жить хорошо". Сам Некрасов называл поэму "эпопеей современной крестьянской жизни". Следовательно, каковы бы ни были конкретные социальные реалии, они непременно возводятся к общему и, преимущественно, к фольклорному началу, к былинному преломлению реалий русской жизни. И здесь Некрасов прибегает к архаизованным формам: такое вступление, как "пролог", характерно для древней и средневековой литературы. И, вместе с тем, оно почти не встречается в литературе нового времени. Сказочность пролога, когда семь крестьян-правдоискателей решаются пуститься в великое путешествие по Руси, мотивирована реальной социальной необходимостью: познать пореформенную Русь во всех проявлениях ее нового бытия, на сломе крепостничества и свободы – подчас еще не осознанной и не прочувствованной свободы народной жизни:
"Порвалась цепь великая,
Порвалась – расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!…"
Вопрос о счастье, вынесенный в заглавие поэмы, – это вопрос не столько благополучия, материального довольства и процветания, сколько внутренней гармонии и миропорядка;
это подведение итогов прошлого и создание "проекта о будущем", социальной и национальной его модели. Исходя из этого варьируется, меняя комбинации, главный вопрос поэмы: "Кому жить любо-весело, / Вольготно на Руси?" Он слышен и в споре крестьянских баб о том, кому живется "хуже" (гл. "Пьяная ночь" части первой), и в рассуждениях крестьян Вахлачины о том, кто "всех грешней", чей "грех" страшнее: господ или бессловесных рабов.
Распадение единых законов общей жизни всего более коснулось простого народа – поэтому его проблемы и его мера счастья вынесены в центр поэмы. Эпичность повествования не исключает причастности авторского тона ко всему изображаемому: словно ласкающая, напевная интонация смягчает значение простонародных, нередко мужицких слов:
"Не надо бы и крылышек,
Кабы нам только хлебушка
По полупуду в день, –
И так бы мы Русь-матушку
Ногами перемеряли!" –
Сказал угрюмый Пров.
Супругой стороны, авторская ирония не желает "скрывать" себя, когда заходит речь о "дольщиках" в вопросе о народном счастье: о попе, помещике Оболте-Оболдуеве, князе Утятине, лакее, заслужившем подагру вылизыванием господских тарелок, бурмистре Климе.
Некрасов не считает возможным ставить в один ряд идеал "господского счастья" ("Покой, богатство, честь") и убогий образ "счастья крестьянского", основанного на насущном хлебе и зависящего от физического выживания:
"Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!"
Вместе с тем, среди крестьян есть и подлинно "счастливые" – это те, которым удалось (если воспользоваться словами Гриши Добросклонова) "в рабстве спасти свое сердце": Яким Нагой, Ермил Гирин, Савелий, богатырь святорусский, Матрена Тимофеевна Корчагина. В истязающих душу и тело человека условиях крепостного права каждый из них сумел "спасти", как самую большую драгоценность, живое сердце. Каждый из них воплощает лучшие крестьянские качества: Яким Нагой – достоинство и гордость за свое сословие, за всех "униженных" и "обиженных"; Ермил Гирин – честность и совестливость, позволившие ему заслужить народную любовь; Савелий – непокорность духа: "Клейменый, да не раб!"; Матрена – неукротимую силу душевного протеста против обстоятельств, способность победить, преодолеть их, сохранив дом и семью: "…Домом правлю я, / Рощу детей…". Представителем всех "несчастных" и "счастливых" в поэме является сын дьячка села Вахлачина Григорий Добросклонов. Его бесспорное счастье – в выборе доли "народного заступника", готовящей ему суровое испытание в будущем и причисляющей его к "избранным" – к тем, кто "рабам земли" должен "напомнить о Христе":
– "Не надо мне ни серебра,
Ни золота, а дай господь,
Чтоб землякам моим
И каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси!"
"Песни" заключительной части поэмы – "Пир на весь мир" словно сливаются в одну, торжествующую песню-гимн освобожденного народа:
Рать подымается -
Неисчислимая!
Сила в ней скажется
Несокрушимая!
Поэма осталась неоконченной, породив споры о порядке расположения ее частей (наиболее традиционный: "Часть первая" – "Последыш" – "Крестьянка" – "Пир на весь мир"), но общий смысл и пафос прояснены вполне, афористически сформулированы в пророческих "песнях" Гриши Добросклонова, легендах, притчах и иных первичных жанрах.
"Я лиру посвятил народу своему…"
В 70-е годы строй поэзии Некрасова тяготеет к сжатости и лаконизму. Голые, беспощадные факты подаются поэтом через сгущенную предметность, "газетную" информативность, буквальность, переходящую в иносказание, – с тем, чтобы подчеркнуть то страшное, что происходит в современном мире с живой душой:
На позорную площадь кого-то
Повезли – там уж ждут палачи.
Проститутка домой на рассвете
Поспешает, покинув постель;
Офицеры в наемной карете
Скачут за город: будет дуэль.
("Утро", 1872 или 1873)
Умирая, поэт не мог, подобно тургеневскому Базарову ("Я нужен России… Нет, видно не нужен"), подвести единый итог жизненному пути. Проблема отношений с народом предстает как нерешенная, своей незавершенностью обращенная в будущее, прекрасное, как сон:
"Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!"
("Баюшки-баю", 1877)
Как и итоговая поэма "Кому на Руси жить хорошо", цикл "Последних песен", опубликованных незадолго до смерти Некрасова, создает претворенный в живые звуки образ многоголосого, многоликого мира. Свой "приговор" поэту и его несчастной родине произносят Муза, давно умершая мать, "людская злоба", собственные сила и слабость, уходящая жизнь. Но навстречу всем сомнениям и недугам, физическим и нравственным, из стихов последних лет ("Страшный год", "Уныние", "Поэту", "Подражание Шиллеру"), поэмы "Современники" подымается твердый голос человека и поэта, убежденного в своей нужности и правоте:
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил – и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…
