("Зине", 1876)

Однако в стихотворении "Поэт и гражданин" предложен и единственно возможный, с точки зрения автора, способ примирения идеально прекрасной, величественной, "сладкогласной" Музы с Музой, чья красота "угрюмая", чей удел – быть "вечно жаждущей, униженно просящей", просящей не духовного блаженства, а насущных мирских благ. С этим способом непосредственно связана программа, декларируемая стихотворением "Поэт и гражданин". Она состоит в том, чтобы соединить высокое и вечное искусство с убогой реальностью жизни маленького человека и его насущными потребностями:

Классическая основополагающая тема русской лирики – тема назначения поэта и поэзии – с ранних пор рассматривалась Некрасовым в двуединстве житейского и идеального, граждански-патетического и бытового. Бытовая сцена (наказание крестьянки на Сенной площади в Петербурге) в какой-то миг теряет натуралистическую достоверность и преображается в гражданский символ – символ кровной связи поэта с собственным народом и его судьбой ("Вчерашний день, часу в шестом…", 1848). Образ Музы в поэзии Некрасова традиционно аллегоричен, но это аллегория особого типа, обладающая постоянными, характерно некрасовскими признаками: Муза – "родная сестра" терзаемого народа и поэта ("Вчерашний день, часу в шестом…", "Музе", 1876), "печальная спутница печальных бедняков" ("Муза, 1852), любящая – "ненавидя" ("Блажен незлобивый поэт", 1852), "Муза мести и печали" ("Замолкни, Муза мести и печали!", 1855). Она принимает страдания за то, что крепит союз между поэтом и "честными сердцами": "Не русский – взглянет без любви / На эту бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу…" ("О Муза! Я у двери гроба!", 1877).

С образом Музы связан в поэзии Некрасова сложнейший вопрос: соотношения искусства, призванного творить гармонию и красоту, и целей социальной борьбы, гражданственности, которые по своей сути исключают "спокойное", благообразное искусство.

В 50-е годы наивысшего драматизма достигает лирика любви, соединяя социальность и психологизм, "прозу" и "поэзию" чувства. Сострадание Некрасова угнетенным обретает наивысшую концентрацию в теме женской судьбы – идет ли речь о простой крестьянке ("В дороге") или обитательнице "петербургских углов" ("Когда из мрака заблужденья…", "Еду ли ночью по улице темной…"). К женщине поэт относится не с позиций эстета, пылкого возлюбленного или романтического юноши: он видит в ней существо, наиболее забитое, беззащитное, приниженное обществом, бесправное – по сравнению с мужчинами, которые все же имеют преимущества при тех же социальных условиях. Гуманизм Некрасова имеет глубокие драматические корни: вместе с Г. И. Успенским он мог бы возразить тем, кто видит в женщине лишь "красоту тела", воплощенное совершенство, наконец, "гения чистой красоты": "Все это ужасная неправда для человека…" ("Выпрямила", 1885).

Задолго до Чернышевского, поставившего рядом с "новым человеком" Кирсановым в "Что делать?" "падшую девушку" Настю Крюкову, тем более гораздо прежде Достоевского, создавшего образ "вечной Сонечки Мармеладовой", Некрасов уже нарисовал абрис этих и других несчастных – не столько для того, чтобы разжалобить равнодушную публику, сколько затем, чтобы в самих жертвах открыть источник сопротивления судьбе либо вступиться за них в страстном порыве к справедливости:

И Настя Крюкова, и Сонечка Мармеладова своим положением обречены на то, чтобы не иметь дома, не чувствовать себя полноправными даже в семье, не питать надежд на счастливую любовь. Некрасов, наперекор общему мнению, с гордостью провозгласил, что для него "дитя несчастья" выше и достойнее всех "богинь любви":

("Когда из мрака заблужденья…", 1846)

Чернышевский признавался Некрасову, что такие стихи, как "Когда из мрака заблужденья…", "Давно – отвергнутый тобою…", "Я посетил твое кладбище…", "Ах, ты, страсть роковая, бесплодная…" и т. п. "буквально заставляют меня рыдать".

Ту же позицию отразил цикл любовных стихов поэта, посвященный Авдотье Яковлевне Панаевой, которая впоследствии стала его гражданской женой. Тема любви, казалось бы, должна в наибольшей степени сопротивляться "прозаизации стиха" – свойству, которое приписывали поэзии Некрасова не только современные, но и последующие критики (С. А. Андреевский, П. Ф. Гриневич и др.). Однако сам поэт воспринимал "прозаизацию" не как формальное, а как онтологическое видоизменение: законы жизни непосредственно вторгались в стих и реорганизовывали его – то формой "романа", то "повести", то говорными интонациями, то драматическими сценами. Не случайно А. А. Григорьев заметил, что в стихотворении "В дороге" "сжались, совместились все повести сороковых годов". "Проза в любви" составляла истинную поэзию той жизни, которую знал и по-настоящему любил Некрасов. Он смело вводил в любовную лирику так называемые "прозаизмы", сознавая, что только расширяет этим область поэтического. По мысли Ю. Н. Тынянова, высказанной в статье "Стиховые формы Некрасова", "значение слов модифицируется в поэзии звучанием". А это значит, что "для поэзии безопасно внесение прозаизмов… Это не те прозаизмы, которые мы видим в прозе: в стихе они ожили другой жизнью, организуясь по другому признаку".

"Панаевский" цикл, занявший достойное место в русской любовной лирике, передает свободно текущую речь обычного человека – но человека, искренне и мучительно размышляющего, страстно влюбленного, боящегося нецеломудренным словом нарушить то счастье, которое создается глубоким и сильным чувством. Каждое стихотворение цикла – фрагмент не прекращающегося диалога с любимой и за каждым стоит реальная, насыщенная действительным содержанием, неисчерпаемая в своих многообразных проявлениях жизнь. Давно замечено, что эти стихи имеют вид не начатой и не законченной, а словно бы продолженной речи: "Если, мучимый страстью мятежной…", "Ты всегда хороша несравненно…", "Так это шутка? Милая моя…", "Да, наша жизнь текла мятежно…", "Я не люблю иронии твоей…", "Мы с тобой бестолковые люди…", "О письма женщины, нам милой!…", "Давно – отвергнутый тобою…", "Зачем насмешливо ревнуешь…", "Тяжелый крест достался ей на долю…". "Поэт не страшится обнажить свою неправоту, – пишет В. И. Коровин, – и такой же отважной искренности ждет от любимой женщины. В стихотворениях Некрасова любовь – драматическое столкновение двух сильных и неуступчивых характеров…". "Гармоническим, подлинно пушкинским аккордом" назвал стихотворение "Прости" (1856), которым "заканчивается вся эта история нелегкой, проходившей в борениях любви", Н. Н. Скатов.