Сходство "Бесприданницы" с "Грозой" – драмы разделяют двадцать лет – не внешнее и случайное, а внутреннее и закономерное. Первая же ремарка "Бесприданницы" кажется зеркальным отражением ремарки, открывающей "Грозу": "Действие происходит в настоящее время, в большом городе Бряхимове, на Волге. Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной… в глубине низкая чугунная решетка, за ней – вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч.". Нечто похожее было в "Грозе": "Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид".

"Бульвар сделали, а не гуляют", – говорит в "Грозе" Кулигин. "Бесприданница" начинается словами слуги Ивана: "Никого народу-то нет на бульваре" и ответной репликой буфетчика Гаврилы: "По праздникам всегда так. По старине живем…". Своеобразие композиции обеих пьес в том, что в каждой из них рядом с активными, действующими героями – прямыми участниками драмы – есть ряд статичных, созерцающих персонажей, своего рода "зрителей". В "Грозе" это Кулигин, Шапкин, "разные лица" на бульваре. В "Бесприданнице" не только Иван и Гаврило, но и окружающие Ларису "порядочные люди": пожилой и очень богатый делец Кнуров и еще "очень молодой человек", но уже преуспевший купец Вожеватов. Лица на бульварах Калинова и Бряхимова – не одни и те же, поменялась их социальная окраска. Прежние говорили о том, что "Литва… на нас с неба упала", что от грозы, "кому на роду написано, так никуда не уйдешь". Новые говорят исключительно о деньгах, об их власти над людьми. Предугадывая драматический финал отношений Паратова и Ларисы, Кнуров замечает: "Кажется, драма начинается". Он и Вожеватов с самого начала наблюдали за судьбой Ларисы будто притаившиеся хищники, готовые в любой момент ухватить добычу. Даже и в сочувствии Ларисе они остаются хладнокровными дельцами, что наиболее точно сформулировал Вожеватов: "Что делать-то! Мы не виноваты, наше дело сторона".

"Зритель" изменился, но судьба любящей, правдивой натуры в холодном мире оказалась той же, обретя новую сложность и трагизм, хотя и не столь уже высокого, героического свойства.

По "Бесприданнице", как точки отсчета, рассыпаны указания на прежние мерки, прежние нравственные ценности. Отказываясь от незаконных посягательств на обладание Ларисой, Вожеватов проявляет осторожность, но отнюдь не честность или совестливость. Свой отказ он обставляет, однако, традиционными, привычными по прежним пьесам Островского категориями, звучащими в этом случае как самоопровержение: "Смелости у меня с женщинами нет: воспитание, знаете ли, такое, уж очень нравственное, патриархальное получил". "Патриархальное" воспитание не мешает Вожеватому впоследствии "разыгрывать" Ларису в орлянку и весьма вольно обращаться со знаменитым "купеческим словом". Он, не моргнув глазом, обманывает странствующего актера Счастливцева, по прозвищу Робинзон, уверяя, что для него "слово – закон, что сказано, то свято". Честь важна только в общении с нужными, в первую очередь, богатыми людьми: "Ведь я с вами дело имею, а не с Робинзоном", – говорит он Кнурову.

Сопровождая смехом свой рассказ о жалком положении Карандышева в доме Огудаловых ("Когда… никого из богатых женихов в виду не было, так и его придерживали… А как бывало, набежит какой-нибудь богатенький, так… и не говорят с ним, и не смотрят на него"), Вожеватов тем самым затрагивает и позицию Ларисы. Это позиция, признающая важной только свою, собственную любовь, лично испытанные страдания, для себя лишь значимое решение о том, как избавиться от них. Карардышев, этот "смешной человек", оказался в роли жениха случайно, избран Ларисой на безлюдье. Но это уже совсем не та счастливая случайность, которая сделала бедного приказчика Митю женихом Любови Торцовой. В "Бесприданнице" до крайности доведенная своим положением Лариса "наотрез" объявляет матери: "Довольно, говорит, с нас сраму-то; за первого пойду, кто посватается, богат ли, беден ли, разбирать не буду". И если Митя и Люба, благодаря случайности, восстанавливают своей женитьбой равновесие, нарушенное самодурством в доме Торцовых, то Лариса и Карандышев так и остаются "случайными" женихом и невестой. Каждый из них надеется защитить свое самолюбие за счет другого, и оба терпят поражение. В этом смысле горькое признание Ларисы: "Я любви искала и не нашла", – является не только непосредственной реакцией на окончательный разрыв с Паратовым, но и общим неутешительным итогом всех ее жизненных исканий.

Равновесие общего и частного, которое раньше поддерживалось и регулировалось патриархальным бытом, исчезло, заменившись одним лишь принципом: каждый за себя. Разница между Ларисой и Катериной в том, что у Катерины всегда было ясное ощущение дурного и хорошего, дозволенного и недозволенного. Дом опостылел ей настолько, что могила оказалась милее. Ларисе же уже исторически невозможно осмыслить себя в противостоянии тому, что Добролюбов определил как "темное царство". Мрак остается завуалированным, незримым: все клянутся в любви и уважении, окружают вниманием, обставленным не только подарками, но и, что гораздо важнее, хорошими, правильными словами. Не случайно в момент прозрения перед мраком пропасти Лариса цитирует Лермонтова: "…В глазах как на небе светло", – глядя в глаза обманувшему ее Паратову. Если Катерине хватает мужества смотреть прямо в лицо действительности и идти в отношениях с ней до конца, каким бы печальным он ни был, то Ларису, скорее, влечет побег от действительности – не случайно Паратов говорит об ее не знающей преград любви: "Какая экзальтация!". Несчастье Ларисы – в потере естественной меры вещей, в излишне широком диапазоне чувств: от пренебрежения – к признанию достоинств ("вы хороший, честный человек" – о Карандышеве); от неверия и убежденности в невозможности счастья – до безграничной доверчивости и уверенности в реальности брака (когда речь идет о Паратове).

Подлинную реальность Лариса заменяет выдуманной действительностью, которая в ее мечтах ассоциируется с "сельским видом" за Волгой. Там, в воображаемой идиллии, не будет невыносимого положения бедной невесты, заманивающей богатых искателей; не будет "страшной, смертельной тоски" от сознания, что это положение постыдно и унизительно, и нет для него исхода. Лариса внушает себе, что любовь можно заменить покоем, "цыганский табор" – прогулками "по лесам" с корзиной грибов и ягод. Это еще один вариант придуманного счастья, еще одна надежда спастись от подавляющей правды существенности. Убивает Ларису именно голая неприкрытая правда, которая вдруг обнажается посреди цыганского пения, любезных бесед, головокружительных фраз и любовных грез.

Это та правда, которую внезапно постиг и Робинзон – единственный из "зрителей", не совсем лишенный сердечности: "О варвары, разбойники! Ну, попал я в компанию!"

Страшное самосознание, к которому пришла Лариса: "Они правы, я вещь, а не человек… Наконец слово для меня найдено". Выстрел Карандышева (еще в явлении VI действия III как бы невзначай прозвучала его реплика: "…и этот пистолет пригодиться может") восстанавливает потерянные героиней целостность и спокойствие души. Странным образом оправдывается характеристика, данная Кнуровым: "Ведь в Ларисе Дмитревне земного, этого житейского нет… Ведь это эфир…"

Только ценой жизни Лариса обретает то, чего не могла достичь в земном бытии: "со всем примириться, всем простить и умереть". Но последние, предсмертные слова ее звучат горькой самоиронией – иронией по отношению к своим мечтам и не пожелавшим осуществить их внешним силам: "…вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю".