— О природе ты верно сказал. — Ирина взяла крышку и, скривившись заранее, выпила. К ее удивлению, содержимое фляжки было не таким уж противным. Даже приятным. И тотчас же получила бутерброд с ветчиной.

— Я и про женщину верно сказал. — Аристарх тоже выпил. Ирина протянула ему бутерброд, он откусил немного, благодарно улыбнулся. — Может быть, из-за этого я и решился отправиться в путешествие.

Он снова наполнил крышку, поставил ее на камень. Невдалеке сверху посыпались камешки, а потом спрыгнул Валерка Пивовар и направился к ним.

— Мне сверху видно все, ты так и знай! — крикнул он Аристарху. — Какие вы эгоисты, ребята! Сами пьете, а меня не приглашаете. А это, наверное, мне уже налито? Вот спасибо, настоящие друзья.

— Это Байкалу, — сказала Ирина, доедая бутерброд.

— Ему-то зачем? — удивился Валерка. — Он уже не пьет, возраст не тот, а я — с удовольствием!

Аристарх загадочно улыбнулся. Валерка наклонился, но тут откуда ни возьмись плеснула волна, опрокинула посудину. Аристарх поймал пустую крышку у края камня, посмотрел на оторопевшего Валерку.

— Тебе же сказала Ира, что это — Байкалу, вот он и взял свое.

— Ну, вы даете! — покачал головой Валерка. — Мистика какая-то!

— Нужно было женщину слушать. — Аристарх протянул фляжку Пивовару. — Держи, ребят угостишь, там еще есть. А мы пойдем в Листвянку, прогуляемся. Скажи Валентине, встретимся у автобуса.

Он подал руку Ирине, помог ей подняться, и они медленно пошли вдоль берега к поселку. Она вдруг подумала, что могла бы отказаться, хотя бы спросить, чего ради он решил прогуляться именно с ней. Но отказываться не хотелось, а спрашивать было лень. Она взяла его под руку, боясь поскользнуться на влажных камнях.

— Откуда взялась эта загадочная волна?

— Не знаю, — пожал плечами Аристарх. — Наверное, Байкалу не понравились слова Валерки, вот он и опрокинул посудину.

— Ты шутишь, Аристарх?

— Нисколько. Кстати, можешь называть меня не так официально. Друзья зовут меня просто Арик.

— А я уже твой друг, да?

— Да, если не возражаешь.

— Почему?

— По-моему, каждому мужчине приятно иметь друга в образе прекрасной дамы. — Аристарх улыбнулся.

— Я не прекрасная дама, — нахмурилась Ирина. — Если хочешь знать, я просто дрянь.

— Я понимаю тебя. — Лицо Аристарха стало серьезным. — Но не согласен с твоей оценкой себя и того, что случилось.

— Ах вот оно что! — закричала Ирина. Она выдернула свою руку из-под локтя Аристарха и остановилась. — Выходит, ты все знаешь?

— Да, знаю. — Аристарх тоже остановился.

— Теперь я понимаю, в чем дело! Почему ты привязался ко мне, хочешь… хочешь, чтобы я стала твоим другом! Думаешь, я совсем пропащая, и теперь всякий может рассчитывать на то, что случилось на съемочной площадке? Отвяжись! И не вздумай больше подходить ко мне, вот так!

— Замечательная тирада, — оценил Аристарх. — Но, может быть, мне позволено будет высказать свое мнение по этому поводу?

— Что ты можешь сказать?

— Что мне было очень больно и грустно, когда я узнал, как ты попала в лапы Барсукова. Если б я раньше знал об этом, я бы обязательно предупредил тебя. Барсуков — дерьмовый режиссер, типичный советский подонок. Он был у нас комсомольским деятелем, организатором всяких мероприятий, поездок, выступлений, концертов в подшефном колхозе. Собрания проводил — это все, что он умеет. Знаешь, Ира, я и раньше с большим подозрением относился ко всяким общественным деятелям, а теперь просто не сомневаюсь, что все они были лжецами, подхалимами, лицемерами. Если человек спел когда-то «Раньше думай о родине, а потом о себе», «Партия — наш рулевой» — он всем объявил, что ради собственного блага может предать, обмануть, подставить…

— Но ведь многие хорошие певцы пели, актеры играли, композиторы и поэты сочиняли то, что от них требовали, и оставались нормальными людьми, — возразила Ирина.

— Они пытаются стать нормальными, но это невозможно. Ну, а Барсуков и попыток не делал. Просто мигом сориентировался и стал борцом за демократию. А когда доказал свою преданность делу великих преобразований, вспомнил, что когда-то хотел стать режиссером. И быстренько стал им. Отцы демократии, бывшие партийные и советские прощелыги, стали теперь бизнесменами, уважаемыми гражданами. Не потому, что «вертушка» на рабочем столе, хотя и «вертушки» у многих остались, а потому что «мерседес» у подъезда и счет в швейцарском банке. Они дали деньги своему режиссеру, и он стал снимать фильмы. Но как был комсомольским деятелем, обещал абитуриенткам на собеседовании гарантию поступления, если будут с ним покладисты, так и остался. Только теперь не абитуриентки, а молодые актрисы страдают от него. Если бы я знал, что он и тебе предложил «сниматься», я бы ему просто морду набил.

— Значит, он со всеми, кто согласился играть у него, так поступал?

— Со всеми симпатичными женщинами. И поступает. И будет поступать. Но это не кино, не искусство, — обыкновенное комсомольское хамство. Только теперь под другой вывеской. Просто нужно знать об этом и держаться от Барсукова подальше.

— Значит, ты не считаешь меня…

— Почему я должен так считать? С тобой случилось несчастье. С каждым такое может произойти. Напротив, я согласился на эту поездку лишь потому, что хотел как-то поддержать тебя.

— Ты уверен, что я нуждаюсь в твоей поддержке?

— Да, уверен.

— Ты обманываешь меня, Аристарх! Хочешь убедить меня, что видишь перед собой нормальную женщину? Не грязную, не гадкую, не униженную теми негодяями?

— Более того. Вижу перед собой красивую женщину, очень гордую, можно сказать, недотрогу. И мне приятно быть рядом с нею.

— Но как же так? Ведь ты же знаешь, что там было! И это ничуть не трогает тебя, если, конечно, ты и вправду считаешь меня красивой и тебе приятно быть рядом со мной?

— Мне обидно и досадно, Ира. Честное слово. Но что было, то было. Не прогоняй меня, и такого больше никогда не будет. Я тебе обещаю.

— Не понимаю…

— Хочешь сказать, я должен презирать тебя, хотя бы ревновать? Знаешь, ведь очень часто мужчина любит… ну, скажем, замужнюю женщину. Он счастлив с нею, хотя она, возвращаясь от него домой, каждый вечер спит рядом с мужем, с голым мужиком. Что же, влюбленный считает ее грязной, продажной? Да нет. Он понимает, что это необходимость; так уж устроено, и любит ее, несмотря ни на что. А вот муж, если узнает, может сделать все что угодно — от убийства до развода. Думаешь, только потому, что жена переспала с другим мужчиной? Что нарушила правила брака, христианскую мораль? Да, но это не главное. Все дело в том, что она предала его. Он ведь старался, строил свое будущее вместе с ней, и если она могла предать его, какое это будущее? Это катастрофа всей продуманной, распланированной жизни! Понимаешь?

— Не очень, — честно призналась Ирина. Однако снова взяла Аристарха под руку, и они медленно побрели к поселку.

— Ну, и не надо. Забудем о том, что было. А если тебя волнует мое отношение к этому, считай, что я отношусь к тебе, как к женщине, побывавшей замужем. Ну и что? Элизабет Тейлор сколько раз была замужем? Но не стала от этого менее привлекательной.

— И я… как Элизабет Тейлор?

— Да. Можно тебя поцеловать?

— Как, уже? Нет, пока еще рано.

— А как я узнаю, что уже не рано? Вдруг окажется, что стало поздно?

— Ну, что будем делать? Кто-нибудь знает, как отсюда выбираться?..

После Иркутска они приехали поездом в село Куйтун, остановились в местном интернате, который теперь был пуст. Выступили перед сельчанами вполне удачно, а вечером на автобусе поехали в другое село — Кундуй. И надо ж было так случиться, что километра за три до этого Кундуя автобус сломался. Пришлось выгружать все вещи, аппаратуру, реквизит и ловить попутную машину. На ней и добрались до Кундуя. А там выяснилось, что в этот теплый воскресный вечер почти все мужское население было уже пьяно. В клубе сидели в основном женщины и дети, а мужики кучковались у входа, хищно поглядывая на московских актерок. Во время концерта мужики то и дело заходили в клуб, гуляли по проходу, не стесняясь в выражении своих чувств. Да и чего было стесняться, чувства-то выражались десятью общеизвестными словами, употребляемыми на заборах от Магадана до Калининграда.