- Хоть тут и немного, - заметила она, - но вы уж возьмите, пожалуйста, на выпивку-то вам хватит.

Стражники не стали упираться и взяли деньги.

- Мы люди честные, чего уж тут говорить. Не беспокойтесь. - С этими словами они вышли и, вернувшись в управу, доложили: - Чхунхян вот уже три-четыре луны как болеет, совсем плоха, не могли мы ее привести. Ждем ваших указаний.

Новый правитель разгневался и велел ослушников строго наказать и бросить в темницу, а за Чхунхян послал других стражников.

- Только посмейте не выполнить моего приказа! Накажу!

Кто же осмелится нарушить приказ правителя? Стражники отправились к Чхунхян.

- Из-за тебя могут другие пострадать. Тебе ничего не остается, как явиться в управу, да побыстрее!

Чхунхян заплакала:

- Послушайте, братья, человек не знает своих прегрешений. В чем моя вина? За какие грехи вы хватаете меня?

Стражник ответил:

- Хоть нам и жаль тебя, но мы ничего не можем поделать, придется тебе идти.

Чхунхян повязала голову, надела старую кофточку и рваную юбку, обулась в стоптанные башмаки и пошла, едва передвигая ногами. Вся в слезах, переступила она порог управы. Новый правитель, едва завидев ее, вскричал громовым голосом:

- Подвести ко мне!

Стражники, толпившиеся у входа, тут же бросились к Чхунхян, схватили ее за волосы и швырнули на пол. Правитель взглянул на Чхунхян - и сердце его дрогнуло. Она походила на драгоценный нефрит с горы Цзиншань, брошенный в грязь, на светлую луну, затянутую темными тучами. Правитель задрожал, как лист кукурузы, даже слюна изо рта потекла. Повернувшись к чиновнику, он проговорил:

- Совсем такая, как мне рассказывали!

Чиновник угодливо согласился. У него не было своего мнения, и правителю пришлось это по душе.

- Ведь ты кисэн здешнего уезда, - обратился он к Чхунхян, - хорошо ли не являться на зов правителя?

- Я не подчинилась вашему приказу, - ответила Чхунхян, - потому, что стала прислуживать сыну прежнего правителя и теперь принадлежу его семье.

Новый правитель скорчил недовольную мину.

- Странно, что такая гулящая девка, как говорится, "ива при дороге, цветок у ограды", рассуждает о преданности. Да моя жена в обморок упадет, если услышит, что ты решила хранить верность. Оставь эти легкомысленные речи! С сегодняшнего дня будешь служить мне.

- Пусть я лучше умру, - возразила Чхунхян, - но вам не подчинюсь!

- Не болтай ерунду, а исполняй приказание! - рассердился правитель.

А Чхунхян на это отвечает:

- В старину говорили: "Верноподданный не служит двум правителям, целомудренная женщина не выходит замуж дважды". Думаю, если бы случилась беда и наша страна оказалась во власти мятежников, вы, правитель, пожалуй, склонили бы перед ними голову.

Правитель, услыхав такие слова, заметался, словно бык, которому подпалили шкуру, и велел наказать Чхунхян. Стражники подскочили, скрутили Чхунхян руки и бросили на скамью для преступников. Судья тут же огласил обвинение:

- "Ты, будучи местной певичкой, самовольно назвала себя добродетельной и благородной. Ты хулила вновь вступившего в должность правителя, ослушалась его приказа. Это неслыханное дело! Твое преступление заслуживает десяти тысяч смертей, но сперва тебя строго накажут".

- Бейте как следует, - раздался приказ.

Сердце Чхунхян упало, будто весенний снег, растаяло. Палач перебрал и отбросил в сторону несколько палок для наказания. Потом выбрал одну и с силой ударил ею по скамье. При этом раздался такой треск, словно разразился гром среди ясного неба.

- И теперь не подчинишься приказу? - обратился к Чхунхян правитель.

- Ни к чему говорить об этом, - ответила Чхунхян. - Пронзите меня острым мечом, разрубите на куски, режьте и жгите, а потом посыпьте раны солью - душа моя только пуще гневом разгорится и отлетит в столицу.

- Бейте эту девку как следует, - приказал правитель, - пока не признает свою вину!

Палач ударил два раза, выждал немного, ударил еще раз - и на ногах Чхунхян, белых, как нефрит, выступила кровь. Все, кто видел это, жалели ее. На нее обрушилось десять, тридцать ударов, и в голове у нее помутилось: она потеряла сознание. Тогда правитель приказал бросить ее в темницу, и тюремщик исполнил приказ.

- Разве я не знаю пяти вечных добродетелей и трех нравственных начал? - громко стенала Чхунхян. - Разве я воровала казенное зерно? Как несправедливо наказывать меня палками! За что мне надели кангу на шею и ноги? Я не страшилась бы смерти, если бы хоть разок удалось взглянуть на любимого, но придется мне умереть в жестоких мучениях. Как это печально!

А мать твердила свое:

- Кому нужна твоя верность? Какое страшное наказание пришлось вытерпеть! Если бы ты послушалась меня и пошла в наложницы к правителю, ничего бы этого не случилось. Все в Намвоне прибрала бы к рукам, все в уезде стало бы твоим! А верность твоя никому не нужна. Я, одинокая женщина, оберегала тебя, как золото и нефрит, думала, увижу когда-нибудь счастливые дни. Как же мне теперь не горевать?

Весть о случившемся быстро облетела весь Намвон. Проститься с Чхунхян пришли подруги и соседи, все жалели ее, принесли ей снадобья, чтоб привести в чувство, давали лакомства. Все наперебой спешили помочь ей. Пока Мусук нес Чхунхян на спине до темницы, Кунпхён обмахивал ее веером, Тходжун под-еряшвал ее голову в канге, а Тхэпхён и Кунбин шли следом. С великим трудом они протиснулись в дверь темницы. На их хлопотливость стоило посмотреть!

Чхунхян всех отослала и, оставшись одна, заплакала:

- Как я буду страдать длинными днями, долгими месяцами!

В древности знаменитый чжоуский Вэнь-ван сидел в темнице Юли, но потом вернулся в свое царство. Если вспомнить этот пример, то, может, и я когда-нибудь покину темницу и свижусь со своим любимым?

Она опустилась на циновку из мешковины и незаметно уснула. А в это время мать Чхунхян принесла ей рисовый отвар.

- Чхунхян, уж не померла ли ты? Если жива, отзовись, почему ты молчишь?

Мать заплакала, Чхунхян испугалась и пришла в себя.

- До чего вкусная еда, - похвалила Чхунхян... - Прямо восемь лакомств. Роса в фарфоровой чаше! Но как мне развеять тоску, если придется умереть, не повидавшись с любимым? Боюсь, что дни мои сочтены. Когда я умру, заверните меня в юкчинское полотно. Есть в наших краях большие реки и высокие горы, но вы меня здесь не хороните! Перевезите мой прах в столицу и закопайте у дороги, по которой ходит мой любимый. Пусть вспомнит обо мне, когда будет проходить мимо.

- Это еще что за речи? - возмутилась мать. - Я с рождения холила и лелеяла тебя, бывало, на руки возьму - боюсь сделать больно, ветер подует - боюсь, унесет тебя. Ты же поверила какому-то мерзавцу, хранишь ему верность, бережешь свою чистоту. Теперь вот наказана за это. Думаешь, мне не обидно? Укроти-ка лучше свою гордыню да поразмысли, не мучайся. Пойдешь в наложницы к правителю - все уладится.

- Мама, не говорите больше таких слов, - взмолилась Чхунхян. - Время идет, зима сменяет осень, но человеческие поступки неизменны. Пусть я умру, душа моя останется чистой, как небо и земля. Вы, мама, не тревожьтесь понапрасну, идите лучше домой.

Так в тоске и одиночестве прошло несколько лун. И вот однажды во сне, как наяву, видит она, будто стоит между небом и землей дом, и над дверью повешена кукла, будто двор усыпан лепестками вишни, а большое зеркало, в которое она смотрелась, треснуло посередине. От испуга она проснулась. Необычный сон - прямо сон о Нанькэ! Видно, неспроста ей такое привиделось. Совсем как долгий сон в Наньяне, в хижине, крытой травой! Что бы он мог значить? "Наверное, предвещает мне смерть, - подумала Чхунхян. - Смерти я не боюсь, но если придется умереть, не повидав любимого, не сомкнутся глаза мои".

Чхунхян сокрушалась, а тут как раз мимо проходил слепой из соседней деревни, и она попросила тюремщика позвать его.

- Эй, тебя Чхунхян зовет, - окликнул тот слепого.