Живший в городе давний друг Хона, некто Ли, устроил в его честь пирушку, и молодой человек вернулся на судно, изрядно захмелев. Ночь выдалась прохладная, сон не приходил, и Хону вдруг вспомнились стихи Чжан Цзи о том, как поэт ночью приплыл к Кленовому мосту. Внезапный порыв охватил Хона: он прыгнул в лодчонку и, покорный какому-то смутному влечению, поплыл по освещенной луной реке. Вскоре он очутился у подножия павильона Плывущей лазури. Привязав лодку в зарослях тростника, юноша поднялся по лестнице. Опершись на перила, окинул он взором дали. Чистый напев зазвучал в дыхании ветра. Лунный свет разливался вокруг, как море, нитями шелка блестели в нем волны речные, над отмелями дикие гуси кричали, а меж сосен, стоя в росе, дрожал озябший журавль. Холодно и безмолвно было вокруг, словно юноша поднялся на луну, в Пурпурный чертог. С высоты устремил он взгляд на древнюю столицу: туманом окутаны побелевшие башни, волны бьются у обветшавших стен... Хотелось вздохнуть, как при виде пшеницы, растущей на развалинах инь-ских дворцов. И тогда Хон стал вслух сочинять стихи. Вот они ( Стихи в этой новелле даны в переводе Арк. Штейнберга.). * * * "Я вошел, вдохновения полный, в павильон над рекою Пхэган. Плачут волны, - печальные стоны долетают ко мне сквозь туман. Духа тигра и духа дракона в этих древних развалинах нет, Но величье покинутый город не утратил до нынешних лет. Серебристые отмели блещут, белый месяц в полночь высок, И пролетные дикие гуси принимают за воду песок. В длинных травах, как звезды в тумане, размерцались рои светлячков. Берега Пхэгана безлюдны, город пуст уже столько веков... * * * Вместо тронного зала - осенние травы... Полон ветра и стужи древний чертог. Где далекие годы расцвета и славы? Смотрит лестница в небо - и нет к ней дорог... Там, где жили певицы, - терновник колючий. На руинах стены, под белесой луной, Лишь вороны кричат и взвиваются тучей Над лесистою кручей, во тьме ледяной. Неужели навек, навсегда?.. Неужели? Где богатство и роскошь, тепло и уют? Только волны речные шумят, как шумели, да на запад все к- морю бегут и бегут... Как меняются судьбы!.. Но люди упрямо гнезда вьют, хоть от гибели на волоске! Дальний звон колокольный из горного храма слышу я, размышляя в глубокой тоске. * * * В Пхэгане волна - синей синевы, а в душе нестерпима печаль: Разрушенье, паденье, забвенье... Увы! Мне величья прошлого жаль. Над забытым колодцем струится листва, в нем давно иссякла вода, Тамариски да сосны над ним, и едва серебрится в тучах звезда. Я гляжу на забытый алтарь Небесам, он в убранстве косматых мхов. Шепчет ветер, шепчу нескончаемо сам шелестящие строки стихов. Край родной в этом дальнем и чуждом краю вспоминаю, хмельной, с неизбывной тоской, И, не в силах уснуть, на террасе стою, под луной, над бегущей на запад рекой. * * * Как хорош в этот праздник осенней поры свет, пролитый полной луной! Но печально гляжу, как на склоне горы мертвый город возник предо мной. Постарели деревья у храма Киджа, храм Тангуна приметен вдали. Вижу, стены его - зеленей бирюзы от лиан, что их оплели. Где героев безмолвных могучий отряд, где ушедших витязей след? Лишь деревья и травы о них говорят и о том - сколько минуло лет. Да луна, как в древние те времена, озаряя одежды мои, Смотрит строго и льет на землю она серебристого света ручьи. * * * Над восточной горой проплывает луна. Не смолкают сорок и ворон голоса!.. Ночь, глубокая ночь холодна. На одежде сверкает роса. Где одежды и шапки чиновников? Где кисти, свитки древних ученых? Давно Поистлели в песке и подземной воде и в забвенье ушли, на самое дно... Древний город разрушен. В небесный чертог вознесся король; но если б сейчас, По ошибке, на землю вернуться он мог, что нашел бы ныне у нас? От его золотых колесниц, от коней не осталось даже следа, - Заросла дорога травой, и по ней лишь монахи идут иногда... * * * Студеная осень... С травы облетает роса, посветлели уже облака вдалеке. С переката чуть слышно журчат голоса - души воинов суйских вторят реке. Стала звонкой цикадой царевны душа, и грустна ее песенка - не умолкает она! Императорская дорога пуста: ни одна на ней колесница теперь не видна. На месте дворца - бурелом, поваленных сосен стволы, лишь колокол спорит с глухой тишиной... Слагаю стихи, взобравшись на гребень скалы, но видом никто не любуется вместе со мной, Мне тревожно и сладко, веет ветер ночной. Я стою и гляжу сквозь легкий туман На холмы, озаренные полной луной, на бегущий внизу Пхэган... " Когда было закончено шестое стихотворение, юноша, хлопая в ладоши и приплясывая, стал повторять строку за строкой. Время от времени он останавливался и переводил дух. Ни рокот струн, ни звук свирели не сопровождали его пение, но сколько было в нем разнообразных чувств: то казалось, будто пляшет дракон в мрачном ущелье, то будто стонет несчастная вдова в одинокой лодке.
Наступила уже третья стража, когда юноша наконец умолк и решил возвратиться, но вдруг с западной стороны донесся звук приближающихся шагов; Хон решил, что это кто-нибудь из монахов, услыхав его голос, удивился и пришел узнать, что здесь происходит. Молодой человек сел на ступеньку и стал ждать. Видит - появилась прекрасная дева в сопровождении двух прислужниц; У одной в руке опахало с яшмовой ручкой, у другой - веер из тонкого шелка. Строгостью одеяния и достоинством манер дева походила на барышню из знатного дома. Хон спустился с лестницы, притаился за стеной и стал смотреть, что они будут делать. |
