Мой дорогой Майк!

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Хорошее начало, не находишь? Несколько недель я пыталась написать это письмо, но каждый раз выходило либо тоскливо, либо с надрывом, либо вовсе глупо. Ты не поверишь: первые десять черновиков начинались словами «Когда ты прочтешь эти строки, меня уже не будет в живых». Логичнее было бы написать: «Когда я закончу это письмо, я умру». Я порвала столько черновиков, что начинаю каяться в гибели огромного количества деревьев.

К черту деревья! К черту стиль! Клянусь, больше не стану переписывать.

Я решила писать тебе, когда проходила сеансы химиотерапии. Много месяцев меня накачивали специальным ядом, пока я не ослабела и не облысела и вообще не стала чучелом, недостойным быть твоей женой. Врачи говорят, что это единственный способ уничтожить еще более страшный яд, разрушающий меня изнутри. Но в тот день, лежа на столе, я поняла: химиотерапия не поможет. Победу одержит рак.

Не пытайся возражать – раз ты читаешь это письмо, значит, я действительно умерла и соответственно выиграла спор.

Помнишь, как ты отреагировал, когда я рассказала тебе про опухоль? Твои первые слова были: «Ты справишься, малышка». Что ж, если я действительно справлюсь, я зацелую тебя до потери пульса и сожгу это письмо. Однако моя мама не справилась, не справилась и тетя Лил; после стольких месяцев в больнице, после облучения и химиотерапии я склонна считать стакан наполовину пустым.

У женщин страхи совсем не те, что у мужчин. Мои же страхи здорово отличаются от страхов, свойственных большинству здравомыслящих женщин. Не смейся, пожалуйста, ибо сейчас я больше всего боюсь одного (если, конечно, не считать дня, когда меня положат в ящик, ящик опустят в яму, а яму засыплют грязью): я боюсь, что, когда меня не станет, ты обо мне забудешь.

Знаю, знаю – звучит глупо. Более того: слышу, как ты вскидываешься: «Джоанн, ты сума сошла! Разве я могу тебя забыть?»

Когда умерла моя мама, мне было четырнадцать; хотя я знала маму целых четырнадцать лет, сейчас я с трудом припоминаю ее лицо и жесты. Ты же знал меня всего семь лет. Конечно, у тебя останутся мои фотографии да еще кошмарное видео со всех Хэллоуинов, которые мы отмечали у Большого Джима, но мне хочется, чтобы у тебя было кое-что еще. Мое сердце. Моя душа. Моя суть.

Если я просто сейчас напишу то, что чувствую, если выплесну на тебя свою тоску, ты не сможешь забыть меня, даже если захочешь. Поэтому я буду писать тебе письма, пока в силах оформлять мысли в слова. Это – первое. Вскрывай по одному в месяц. Не вздумай прочитать все сразу – я хочу растянуть твои воспоминания во времени. Я хочу, чтобы ты по-прежнему ждал встреч со мной, весточек от меня – словом, хочу еще побыть в твоих мыслях и в твоем сердце.

Внутренний голос говорит, что с моей стороны так мучить тебя эгоистично, некрасиво и вообще на меня не похоже. Но второй внутренний голос (тот, что уверен: девушке не зазорно жалеть саму себя), второй внутренний голос возражает: «Не волнуйся о Майке. Он справится с горем, хотя бы и протяженным во времени. Он крутой коп. Он никогда не унывает, он гнется, но не ломается. Вот он какой. Пиши, раз тебе от этого легче, и не заморачивайся».

Я только что перестала писать, нажала «Печатать» и прочла написанное. Что за чушь! Хочется порвать листок – еще сильнее хочется, чем оторвать от руки капельницу. Вот так со мной всегда – именно на этой стадии я рвала предыдущие письма. Но я знаю: если поддамся своим чувствам, то вернусь к отметке «ноль». День же, когда я не смогу больше писать, недалек, и что у меня (у тебя) тогда останется? Ни-че-го. Прошлой ночью я задавалась вопросом, не возненавидишь ли ты меня за такие письма. И пришла к выводу, что тебе будет приятнее делить со мной мои мрачные мысли и боль, чем делить со мной пустоту. Надеюсь, я не ошибаюсь.

С чего же начать? Во-первых – и в-главных, – прости меня за то, что я не родила тебе ребенка. Знаю, ты другие слова хочешь услышать, так что не стану развивать эту тему. Впрочем, есть у меня одна мысль, почти позитивная: возможно, Господь не желал, чтобы у нас с тобой был ребенок. Конечно, у тебя не останется осязаемой, одушевленной частички твоей Джоанн, которая (частичка) будет любить тебя больше всех на свете. С другой стороны, в мире будет меньше одним несчастным ребенком, рано оставшимся без матери. Если бы родился маленький Брэд, его навязчивой идеей стала бы безвременно почившая мама… Боже, до какой слюнявой чепухи я опустилась! Можешь порвать эту страницу, разрешаю.

А помнишь, как мы познакомились? Я тогда, наверное, страниц сто дневника исписала. Я писала о невероятном происшествии в кафе. Я писала о бедном мистере Флоресе, потому что знала: больше никто ни словом не упомянет об очередном наркомане, убитом во время очередного ограбления. А еще я писала о доблестном полицейском из убойного отдела, который сначала взял у меня показания, а потом купил мне кофе, потому что мой кофе во время перестрелки разлился мне на юбку.

Тот дневник я сожгла несколько недель назад. Да, я бы хотела, чтобы ты прочел некоторые выдержки из него, но только некоторые. Потому что почти все записи исходили глухим отчаянием. Бесплодие сделалось моей навязчивой идеей, и слишком часто я прибегала к дневнику, пытаясь облегчить душевную боль. Не желаю, чтобы после моей смерти ты принял на себя все мои страхи и весь мой гнев. Однако страничку, где зафиксирован наш с тобой первый разговор, я сохранила. Вот он, разговор. Слово в слово.

– И тогда он сказал:

– Позвольте купить вам кофе.

А я сказала:

– Учитывая, что произошло, мне должны предложить вторую чашку кофе бесплатно.

А он сказал:

– Вообще-то я имел в виду в другой раз. Если же кофе с вас достаточно, после сегодняшнего-то, могу предложить коктейль.

У меня душа запела, но я хотела произвести впечатление девушки, не страдающей от недостатка кавалеров, и сказала:

– Вы меня приглашаете? А разве при исполнении это не запрещено?

А он сказал:

– Запрещено только то, что вы запрещаете.

А я сказала:

– Я никогда не ходила на свидание с полицейским.

А он напрягся, но сказал:

– С кем же вы обычно ходите на свидания?

А я сказала:

– По большей части с придурками.

И тогда он улыбнулся от уха до уха и сказал:

– Ладно, стану придурком, если это поможет мне попасть в ваш список.

К меня сердце чуть не выскакивало, но, конечно, не из-за стрельбы.

– В этом нет необходимости. Я уже давно подумывала о расширении контингента.

В пятницу мы вместе ужинаем. На третьем свидании мы займемся сексом, а потом поженимся. Благодарю Тебя, Боже. Когда я подъехала к кафе, часы на панели приборов показывали без четырех пять. Я сразу поняла: случится что-то хорошее, но Ты, Господи, доложу я Тебе, заставил меня поволноваться, в мудрости своей обеспечив перестрелку.