Выражение шоколадного лица тотчас смягчилось. Если только что посредством языка жестов Корал предлагала мне бессрочный подарочный сертификат на собственное тело, то теперь это самое тело выражало бессрочную и беспорочную благодарность любящей сестры. Глаза ее наполнились слезами. Негритянский жаргон испарился.

– Передайте вашей жене, что она счастливая женщина. Скажите, так Корал считает. Благослови вас Господь. – Она взяла меня за руку и одарила нежнейшим сестринским поцелуем в щеку. И покинула полицейский участок с гордо поднятой головой. Ни дать ни взять леди. До мозга костей.

С тех пор я ее не видел. С тех пор и до дня смерти Джоанн. Я напился, откопал телефон Корал и позвонил ей. Сказал, что готов воспользоваться ее предложением. Мне хотелось провести ночь с ней. Но прежде она должна была принять мои правила.

Я никогда не изменял Джоанн, даже в последний год, не оставивший от нашей интимной жизни ничего, кроме мучительно сладких воспоминаний. Теперь, когда Джоанн умерла, мне захотелось забыть, кто я такой, с помощью женского тела. Мне хотелось секса, а не благотворительности. Мне не нужна была плата за работу двухлетней давности. Я хотел заключить деловое соглашение: чтобы Корал затрахала меня до беспамятства и потребовала за это соответствующую плату. Полную, безо всяких полицейских скидок.

Корал спорила до хрипоты, однако не могла не признать, что я действительно хочу того, о чем прошу.

– Я поганый легавый, мне плевать на закон, – твердил я, пьяный, упрямый и раздавленный. – Либо соглашайся, либо катись к такой-то матери.

Она согласилась. Через месяц, прочитав первое письмо Джоанн, я снова позвонил Корал. И переспал с ней на уже оговоренных условиях. С тех пор по восемнадцатым числам мы проводили ночь вместе. О нашей договоренности не знал никто. Ни Терри, ни даже папа. Я молчал не потому, что боялся их осуждения – они бы не стали осуждать. Просто я и так уже чувствовал себя последней скотиной, а это чувство ни с кем делить не хочется.

Я планировал встретиться с Корал в полночь, но многоречивый папа и пустоголовый брат планы мои скомкали. Я позвонил Корал на сотовый, намереваясь предупредить, что задержусь.

Корал ответила после первого же гудка.

– Привет.

– Привет, – сказал я. По сотовому я никогда не называю имен.

– Опаздываешь, милашка. Начинать без тебя? – Послышался сексуальный смешок.

– Придется отменить встречу. – Слова принадлежали внутреннему голосу, однако вырвались почему-то из моего рта и, благодаря чуду беспроводной связи, попали прямиком Корал в ухо.

– Ты отменяешь свидание? – В голосе слышалось удивление. Впрочем, до моего удивления оно не дотягивало. – У тебя ночное дежурство?

– Нет, – поспешно ответил я и, помявшись, пояснил: – Семейные проблемы.

– А, понятно: ты завел подружку.

– Ничего подобного.

– Значит, в процессе, – не унималась Корал.

Я промолчал, не зная, что ответить не только Корал, но и себе самому.

– Милый, меня твои подружки не смущают.

– Как дела у нашего студента? – Я решил сменить тему.

– Закончил семестр с двумя пятерками и двумя четверками. А еще он ведет колонку спортивных новостей в университетской газете. Мне, что ли, в студентки податься? Напишешь характеристику?

– Детка, я напишу такую характеристику, что у приемной комиссии очки запотеют и тебе назначат стипендию на все четыре года.

– Ты уверен, что хочешь отменить наше свидание? По-моему, у тебя хмель из мозгов еще не выветрился.

– Выветрился, можешь не сомневаться.

Я нажал «отбой» и всю дорогу старался не думать о прошедшем дне.

Но внутренний голос не дремал, то и дело встревая в мои мысли с дурацким напоминанием: «Ты обещал Большому Джиму позвонить Дайане».

От ранчо Ломаксов я гнал как подорванный, мне буквально трех минут не хватило до мною же установленного рекорда. Вот еще за что я люблю свою работу – за возможность ездить на любой скорости, не рискуя лишиться прав. Я свернул к дому и по привычке глянул на панель приборов, на часы.

Игру эту придумала Джоанн и назвала ее панельно-приборным покером. Правила предельно просты: куда бы ты ни приехал, посмотри на часы и прикинь, какая у тебя на сегодня покерная комбинация. Какая бы она ни была, ты не считаешься ни победителем, ни проигравшим, однако, если выпадает что-нибудь не ниже стрита, радуйся: судьба сегодня к тебе благосклонна. Время прибытия нельзя подтасовывать. Иначе вся прелесть пропадает.

Я подъехал к дому в тридцать четыре минуты первого. Зеленые, как зрачки оборотня, стрелки и цифры, по безнадежному заблуждению дизайнеров «акуры» лучше всего выражающие концепцию производителя, показывали благоприятный расклад: 1, 2, 3, 4. Согласно правилам, разработанным Джоанн, чем лучше покерная комбинация, тем больше выигрыш, так что я ни минуты не сомневался – будет мне сегодня счастье. Например, в лице убийцы Элкинса, прикованного к моему кухонному столу и корпящего над возможно более подробным чистосердечным признанием.

Джоанн не страдала мистицизмом; ее поведение не побуждало окружающих крутить пальцем у виска, ибо она, как все, отклонялась от курса, начертанного логикой и рассудком, только в крайних случаях. Подобно миллионам вполне нормальных людей Джоанн верила в некие силы, управляющие миром, но не ощутимые ни одним из органов чувств. Она ежедневно читала гороскоп на себя и на меня, чуть что стучала по дереву и постоянно ждала от Господа знаков. Таким образом, панельно-приборный покер постепенно перерос свое первоначальное значение. Для Джоанн он стал одним из многих способов узнать Божью волю, этакой божественной почтой.

Джоанн, как никто, нуждалась в Божьих знаках. Она страстно мечтала о ребенке. Каждый месяц, когда неоплодотворенные яйцеклетки исторгались из нее с кровью и слезами, Джоанн молитвой благодарила Господа за Его милости и просила у Него дитя. Иногда, проснувшись ночью, я видел ее коленопреклоненной у кровати: ангельское, почти детское, личико, сложенные в молитве ручки, беззвучно шепчущие губки католички перед первым причастием. Порой Джоанн выскакивала из ванной, держа тест-полоску с однозначно отрицательным результатом, подбрасывала ее к потолку и кричала: «Спасибо Тебе, Господи, да только, черт возьми, я не об этом знаке просила!»

В конце концов мы обратились к одному из помощников Господа на Земле, а именно к Кристиану Краусу, специалисту по бесплодию. Пациенты его обожали, и причина этого обожания открылась нам, едва мы его увидели. Доктору Краусу было около шестидесяти, его голова серебрилась благородной сединой, лицо сияло загаром, а голубые глаза излучали сострадание, понимание и, что особенно важно, надежду.

Однако я, будучи опытным детективом, разглядел и то, что находилось за великолепным фасадом. От доктора Крауса просто разило деньгами. Один его костюм стоил больше, чем моя машина, а его машина – «феррари» – стоила больше, чем наш дом. Редкие книги, от которых ломились полки в приемной, по словам Джоанн, тянули штук на двести. Это не считая книг, что находились в кабинете. Ни в дом на Хэнкок-парк, ни на виллу в Малибу доктор Краус нас не пригласил.

Секретарша вручила нам счет, способный убить грамотную лошадь, за нашу «предварительную консультацию» («предварительная консультация» является эвфемизмом «баснословно дорогого первого посещения»). По дороге домой я мягко спросил Джоанн, действительно ли нам нужен этот врач. «Нет, – отвечала она. – Я знаю другого врача, у него кабинет на бульваре Ла Синега. Поедем завтра к нему? На автобусе?» И мы закрыли тему.

На одной стене в приемной Крауса не было ни баснословно дорогих живописных полотен, ни баснословно дорогих редких книг. Эту стену украшали фотографии баснословно дорогих младенцев. На посетителя смотрели девочки и мальчики, пухленькие и не очень, двойняшки и тройняшки, беленькие, черненькие и желтенькие. Одних запечатлели в компании игрушечных медведей, других – в компании живых щенков, третьих – в компании легко узнаваемых по обложкам «Пипл мэгэзин» родителей. По центру сияла надпись «Чудеса Кристиана».