Я оставил молока на дюйм и с две дюжины колечек, плававших на поверхности, и подсунул пиалу Андре под нос. Он тотчас забыл об удовольствиях сексуального характера и с головой ушел в борьбу за здоровое сердце.

Я подождал, пока Андре доест, и убрал пиалу с пола – иначе Розе, моей домработнице, пришлось бы идти в церковь и вымаливать для меня прощения за то, что я кормлю собаку из дорогой посуды моей бедной покойной жены.

Покончив с завтраком, Андре вновь занялся своими причиндалами, а я поставил пиалу в раковину, пошел в спальню и почти упал в большое кресло. Чтобы открыть конверт, я воспользовался ножом для торта, составлявшим предмет особой гордости Джоанн. Dios mio; молись за меня, Роза.

Я закрыл глаза и подождал, пока влага впитается обратно. Затем прочитал письмо еще раз. Я собирался прочитать его по третьему разу, когда маленький бесплотный, но голосистый зануда, что, не заботясь об арендной плате, живет у меня в голове, велел мне засунуть чертово письмо сам знаю куда.

Не тратя силы на пререкания с внутренним голосом, я извлек из провисшего зеленого кресла свою особу, причем продемонстрировал такую грацию, какую только возможно продемонстрировать, извлекая сто восемьдесят фунтов из чего бы то ни было.

Я подошел к туалетному столику Джоанн и взял серебряную рамку сразу для двух фотографий, которую Джоанн подарила мне на нашу первую годовщину. Слева красовалась наша свадебная фотография с надписью от руки: «Моему обожаемому Майку. Для нас все только начинается. С любовью, Джоанн».

Справа находилась та же фотография, только отредактированная. С помощью фотошопа Джоанн состарила счастливых новобрачных на пятьдесят лет. У меня волосы были седые и заметно поредевшие; впрочем, спасибо Джоанн и на том, что они вообще были. Я стал фунтов на тридцать увесистее, а лицо мое избороздили не морщины, а настоящие расщелины.

С собой Джоанн обошлась еще более жестоко. Убрала талию, посеребрила прекрасные соломенные волосы и не пожалела морщин и пигментных пятен для своей восхитительной кожи. Только глаза она не изменила. Да, во внешних уголках Джоанн нарисовала гусиные лапки, но оттенок глаз остался прежний. Я называл его Синий Янс. Мой отец по выходным водит тренировочный самолет, а на жаргоне пилотов ЯНС – аббревиатура определения летной погоды: «ясно, неограниченная видимость». Для меня это самый синий оттенок синего, синее не бывает.

– Знаешь, даже обидно. Ты считаешь, что я не умею обходиться без Розы. Что я прямо-таки зарасту в грязи, если она перестанет ходить за мной по пятам, – произнес я, обращаясь клевой фотографии. – К твоему сведению, недавно меня официально чествовали за Отличное Ведение Домашнего Хозяйства. Между прочим, мужчин, которые постигли искусство собирать свои грязные носки и трусы в одном месте, на нашей планете по пальцам можно пересчитать. А ты думала, я без тебя жить не смогу.

В спальню вбежал Андре. Для справки: Андре – чистокровный черный французский пудель шести лет от роду. Признайтесь, вы иначе представляли себе четвероногого друга настоящего копа. Впрочем, у Андре интуиция Шерлока Холмса, а навыки общения лучше, чем у целого выводка пресловутых Лэсси.

Андре поднял крупную курчавую голову и окинул меня одним из самых своих серьезных взглядов, уместных только в сугубо мужской компании. Я без труда уловил посыл: «Ломакс, я слышал, как ты разговариваешь, а теперь вижу, что разговариваешь ты с фотографией покойной жены. Старина, твое поведение начинает меня тревожить».

Я уже хотел поставить фотографию на место, но поспешно прижался к ней губами. Я положил, а не поставил рамку и приник щекой к удачно оказавшему рядом зеркалу. Андре, осознав, что стал свидетелем глубоко интимной слабости, а также что ему ничего не обломится, поплелся обратно в гостиную.

Зазвонил телефон. Это был мой напарник, Терри Биггз.

– Привет, Майк. У нас живчик.

Живчиками Терри называет жертв киллеров. Глупая шутка, вдобавок повторенная уже далеко не дважды.

– А теперь спроси, мужчина это или женщина, – продолжал Терри.

Терри у нас несостоявшийся комик, только он никогда не уверен, той ли репликой собирается уложить зал, вот и просит друзей подыграть. У меня настроение было из тех, когда проще согласиться, чем объяснить, почему отказываешься.

– О'кей, Терри. И кто же – мужчина или женщина?

– Кролик. – Терри явно ожидал реакции более бурной, чем мне удалось вымучить. – В смысле чувак в костюме Кролика Трынтравы. Его убили в «Фэмилиленде».

– В «Фэмилиленде» Ламаара? – переспросил я. – Неужто на земле не осталось ни одного благословенного уголка?

– Похоже, отморозки расширяют поле деятельности. А значит, мы с тобой без работы не останемся. Заеду через пятнадцать минут. Будь готов.

Я повесил трубку, в левой руке все еще держа письмо. На туалетном столике стояла деревянная шкатулка – я нашел ее, всю в фольге и бантиках, в ящике комода, под своими сорочками, через несколько дней после похорон.

На медной табличке было выгравировано «Майк и Джоанна… пока смерть не разлучит нас». В шкатулке хранились письма. Я положил № 6 обратно. Нераспечатанных оставалось три.

Я взял пистолет и полицейский жетон и снова обратился к фотографии:

– Джоанн, тебя очень тяжело читать. Не удивляйся, если вечером, придя с работы, я спущу все твои письма в унитаз.

«Не будь идиотом», – пропищал зануда, за сорок два года не оплативший ни единого дня пребывания в моей голове.