– Кем-кем она будет?

– Каждому персонажу полагается личный наблюдатель. На всякий случай. Например, на тебя может напасть группа подростков. А Норин будет тут как тут.

Эдди изобразил улыбку.

– Значит, вы мой телохранитель. А пушка у вас есть? Норин произвела носом всхрюк, который Эдди идентифицировал как смешок.

– Свои идейки, Элкинс, прибереги для кого другого, – вмешался Данте. – У Норин имеется рация. Если на тебя нападут, она немедленно свяжется с охраной.

Эдди догадался: Норин приставлена шпионить. Перспектива всю дорогу находиться под присмотром Эдди не приколола, однако очень скоро он понял, что Норин – персона в высшей степени инертная, дважды разведенная и залежавшаяся на складе законченных лузеров. Мечта, а не наблюдатель. Стубьяк, решил Эдди, в переводе с польского означает «бестолочь». Впрочем, одно качество Норин с лихвой компенсировало все ее недостатки – отвлечь девушку было как делать нечего.

Эдди стал каждые несколько дней покупать своему наблюдателю небольшие подарки: то диск, то набор заколок для потравленных перекисью волос, то флакон ее любимой туалетной воды «О де Уолл-март». Порой Эдди казалось, что Норин догадывается о причинах его щедрости, а иногда он думал, что такие умственные потуги ей не по силам. Как бы то ни было, Норин молчала.

Несколько недель, прошедших со дня вступления Эдди в должность, были самыми счастливыми в его жизни. Четырежды в день, наряженный Кроликом Трынтравой, он появлялся на проспекте Роликовых Коньков и направлялся к Городу Непосед. Именно там играли малыши. В тот день Эдди заметил прелестного китайчонка лет шести, ну, может, семи. Самый возраст. Мальчик был немного смущен, однако вовсе не испуган.

Эдди помахал китайчонку. Китайчонок помахал в ответ. Эдди изобразил несколько неуклюжих кроличьих па. Китайчонок улыбнулся. Эдди прошелся, нарочно заплетая огромные кроличьи лапы. Китайчонок засмеялся.

Эдди протянул руки в белых пушистых рукавицах, и мамочка сама толкнула сыночка в объятия Трынтравы. Эдди просунул левую лапу между ног китайчонка, а правую положил ему на затылок. Розовым кроличьим носом он коснулся крохотного вздернутого носика и был вознагражден еще одним заливистым смешком мальчика и счастливым возгласом мамочки.

Папочка тем временем потянулся за фотоаппаратом.

– Не могли бы вы чуть отступить, чтобы в кадр поместился и памятник? – произнес папочка на неожиданно чистом английском.

Нежа в кулаке крохотные гениталии, Эдди пошел к тридцатифутовому бронзовому Дину Ламаару, при определенном освещении действительно проявлявшему некоторое сходство с покойным. Папочка сделал снимок. Затем еще один. «Вот и на моей улице праздник», – думал Эдди, пристраивая левую лапу так, чтобы большой палец оказался между половинок сливочно-карамельной попки.

«Работать Кроликом, – развивал мысль Эдди, – в сто раз лучше, чем крутить баранку школьного автобуса. И зарплата – мама не горюй, и весь пакет льгот, да еще родители сами вручают тебе своих отпрысков, чтобы ты щупал у них промежности».

Жить Эдди оставалось меньше часа.

Следующие двадцать минут Эдди провел в Городе Непосед, затем они с Норин направились к туннелю, который вел в Кроличью Нору – подземное Зазеркалье, скрытое от глаз посетителей «Фэмилиленда». На поверхности земли находился мир сказок; под землей была суровая действительность, воплощенная в сотнях миль электрокабеля, водопроводных и канализационных трубах и, конечно, бессчетном количестве раздевалок, кафешек, туалетов, душевых и прочих помещений для шести тысяч двухсот работников, благодаря которым сказки оживали.

До конца рабочего дня оставалось еще полчаса, а Эдди хотелось курить. Не успели они с Норин войти в туннель, как он стащил кроличью голову.

– Мне нужно кое-что сделать, прежде чем переодеваться, – сказал Эдди. – До завтра, Норин.

– Спокойной ночи, – как всегда невпопад отвечала Норин. – Еще раз спасибо за диск.

Эдди всего за два доллара отрыл на блошином рынке старый фильм с участием Брэда Питта.

– Не стоит благодарностей, – скромно улыбнулся Эдди. – Я же знаю, как он тебе нравится.

Вся территория Кроличьей Норы считалась зоной, свободной от табачного дыма, но Эдди знал местечко, где можно было покурить без страха зафиксироваться камерами видеонаблюдения. Он сделал несколько поворотов в соответствии с коленцами водопроводных труб и с наслаждением уселся на прохладный пол, выложенный керамической плиткой. Монструозная кроличья голова расположилась поодаль. Эдди достал «Мальборо» и зажигалку, глубоко затянулся, откинулся на толстенную трубу и медленно, с наслаждением выпустил кольцо дыма.

Последнее свое кольцо дыма.

Удавка взялась бог знает откуда и врезалась ему в шею. Эдди попытался крикнуть, но из легких ничего не вырвалось. Эдди попытался вдохнуть, но в легкие ничего не ворвалось.

Тридцать семь секунд спустя Эдди Элкинс, он же Эдвард Эллисон, насильник, совратитель малолетних, судимый педофил, поимел последнее в своей жизни – мысль.

«Боже, я был так счастлив! Почему именно сейчас?»

У него хватило ума не подумать: «Почему именно я?»

Периодически я жалею, что больше не курю. Бывают ситуации, с которыми легче справляться, вдыхая смертоносные токсины. К таким ситуациям, например, относится вскрытие ежемесячного письма Джоанн. На беду, я бросил курить семь лет назад, поэтому пришлось прибегнуть к другому способу самоистязания, тоже проверенному. К утренней зарядке.

Я сорок пять минут крутил колеса Велотренажера, вымучил сто четырнадцать приседаний и забрался под душ, где стал играть горячим краном, варьируя температуру воды от невыносимой до адской. Я задействовал холодный кран за секунду до того, как кожа на спине пошла пузырями.

Кофе кончился, однако со вчерашнего дня на барной стойке осталось полкофейника «Хуана Вальдеса» мельчайшего помола и деликатной обжарки. Я налил чашку и залпом выпил. Вкус больше походил на мочу Хуанова мула, но в семь утра я и не такое способен потребить, лишь бы кофеин был.

Затем я налил целую пиалу молока и насыпал туда овсяных колечек «Чериос». Андре услышал, как я жую, и не преминул явиться, предвосхитив мое первое глотательное движение.

– Очередь, – объяснил я. – Твой номер – два. За мной будешь.

Андре не силен в математике, однако суть уловил и развалился на полу, терпеливо ожидая, когда выкликнут его номер.

Я прислонил конверт к коробке с колечками. Девчачьим почерком Джоанн на нем было выведено мое имя. Плюс номер шесть. Только Джоанн не написала его по-человечески, цифрой – на конверте стояли шесть неровных черточек, будто она делала зарубки.

Не сводя глаз с конверта, я ел колечки. Андре, в свою очередь, не сводил глаз с моей ложки, оставаясь на расстоянии почтительных двух футов.

– Объясни мне, – обратился я к Андре, – почему во всех рекламах «Чериос» фигурируют исключительно счастливые мамочки со стоячими сиськами, папочки, на днях получившие повышение в своих гребаных офисах, и тинейджеры без признаков злоупотребления наркотическими веществами? Почему бы хоть разок не снять реальную, а не мифическую семью, ну вот вроде нас с тобой? Почему бы не задействовать вдовца не первой молодости и его пса, подсевшего на «Чериос»?

Андре изменил позу – теперь он лизал свои причиндалы.

– Если ты будешь позволять себе подобные выходки за столом, – назидательно произнес я, – мы с тобой точно никогда не попадем на телевидение.

Я всегда лью молоко щедрой рукой – пришлось прихватить еще пригоршню колечек, чтобы восстановить в пиале молочно-овсяный баланс. Все еще не набравшись духу разорвать конверт, я принялся изучать коробку, и мне открылось, что колечки «Чериос» могут снизить уровень холестерина, если в борьбе за здоровое сердце я включу их в свой ежедневный рацион. Еще я решил не заказывать по почте фирменную футболку «Чериос» всего за четыре доллара девяносто девять центов и задумался о том, что заставило руководство компании поместить на коробке пометку «Не более четырех футболок на одну семью». Неужто есть семьи, нуждающиеся более чем в четырех футболках? А если есть, почему «Дженерал миллз» ограничивает их в правах?