— Ницего я не знаю, ницего! — возразил Эммануил Захарович, отстраняясь руками.

— Ваше степенство, — начал поверенный: — слов Иосифа Яковлевича тоже слушались мы, все равно, что от вас они шли…

— И не говорите мне, не знаю я ницего того! — перебил опять Эммануил Захарович, зажимая уши.

Поверенный вздохнул.

— Маленького человека погубить долго ли… Хорошо, что тогда поостерегся, — через другого, а не сам дело делал: теперь хоть увертка есть. Никаких бы денег, кажись, не взял в этакое дело влопаться.

— Ну, молци, позалуста, без рассуздений! — прикрикнул на него Эммануил Захарович.

— Спина-то, ваше степенство, своя-с, за неволю рассуждать начнешь: не вас, а нашу братью на кобыле-то драть станут.

— Молци! — прикрикнул на него еще раз Эммануил Захарович: грубый народ… музик!

Поверенный замолчал, но по-прежнему оставался с мрачным лицом.

Эммануил Захарович принялся снова разбирать и рассматривать бумаги.

— Подайте зе это ко взысканию! — сказал он, подавая поверенному заемное письмо.

Тот с удивлением посмотрел на него.

Заемное письмо было на имя Софьи Леневой в 25 тысяч рублей серебром.

В газете «Петербургское Бескорыстие» было с благородным негодованием напечатано:

«Скажите, отчего в директоры акционерных компаний выбираются люди, не специально знакомые с делом, а по большей части графы и генералы? Откуда и каким образом могли у акционеров явиться подобные аристократические вкусы? Зачем они позволяют этим господам говорить себе в собрании дерзости, и из каких наконец видов благополучия допускается, что главный директор компании „Таврида и Сирена“, сам начальник края, производит разработку каменного угля у себя в имении, который стоит таким образом обществу вдвое дороже, чем привезенный и купленный из Америки? (См. отчет общества за 1859 г. и американскую газету „Herald“)».

Строк этих достаточно было, чтобы начальник края, ни с кем не переговорив и не посоветовавшись, стукнул по столу два раза линейкой.

Вошел адъютант.

— полицеймейстера мне-с! — произнес начальник края, по-видимому, спокойно.

Адъютант ушел.

Начальник края, будучи не в состоянии удержаться, продолжал одним глазом заглядывать в продолжение статьи.

Там Бог знает чего уж не было наговорено. Говорили, что «на Солдатской пристани, для житья чиновников, на деньги акционеров, построен целый городок».

И в самом деле это было так!

«Машина, выписанная для паровой мельницы, не входила в само здание, так что или ее надо было ломать, или здание».

И то была правда.

Гневом и горестью исполнялось сердце старика.

полицеймейстер наконец явился.

— Где здесь живет некто Басардин? — спросил генерал каким-то таинственным голосом.

— Живет-с! — отвечал полицеймейстер.

— Взять его сейчас в часть и произвести у него в доме обыск.

— Это, верно, ваше превосходительство, по случаю акционерной статьи… — начал было полицеймейстер.

— Да-с!

— Статью эту, ваше превосходительство, писал Никтополионов.

— Пожалуйста, без возражений!.. Я и в тот раз по вашим стопам шел, да недалеко дошел.

О том, что виновником прошлой статьи был Виктор Басардин, начальник края узнал от Эммануила Захаровича.

— Извольте произвести строжайшее следствие! — заключил он.

— О чем-с?

— О чем? — крикнул генерал. — Вы спрашиваете меня: о чем? Человек пишет на честных людей пасквили, человек подрывает общественный кредит, и вы преспокойно говорите: «о чем»? Полковник! Вы служить после того не можете!

Полковник поклонился и прямо отправился к исполнению возложенного на него поручения.

Виктор в это время только было засунул свою, известную нам статью, в конверт, чтоб отправить ее для напечатания в журнал, как вбежала к нему впопыхах нанимаемая им кухарка.

— Батюшка, Виктор Петрович, — сказала она: — полицеймейстер с солдатами пришел.

Виктор побледнел. Но полицеймейстер входил уже в комнату и прямо устремился к письменному столу.

— Письмо!.. — проговорил он, тотчас же беря конверт и распечатывая его.

— Но как вы можете чужие письма… — возразил было Виктор.

— Могу, — отвечал полицеймейстер. — Это уж об родной сестре сочинили, — прибавил он, прочитав и передавая письмо жандармскому офицеру.

Затем начался обыск.

Виктор ходил за всеми, как потерянный.

— «Колокол»!.. — произнес мрачным голосом жандармский офицер.

— Откладывайте! — сказал ему полицеймейстер.

— Ненапечатанные русские стихотворения, — продолжал офицер.

— Какие это? — спрашивал полицеймейстер.

— Да я не знаю-с! «О, ты, Рылеев, друг…» — прибавил он, пробежав первый стих.

— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.

— Еще стихотворение: «Буянов, мой сосед», — произнес жандармский офицер.

— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.

— Картины голых женщин, — продолжал жандарм.

— Тоже! — повторил полицеймейстер и потом, обратившись к Басардину, прибавил: — Я думал, что вы молодой еще очень человек, а уж по лицу-то, видно, собрались с годками… Стыдно… очень стыдно…

— Но, скажите, что же я сделал? — говорил Басардин, стараясь улыбнуться, но в сущности совершенно упав духом.

— Сами понимаете, я думаю… не маленькие… Собрали бумаги? — спросил полицеймейстер у жандарма.

— Собрал-с!

— Ну, поедемте и вы! — прибавил полицеймейстер Виктору: — в часть вас свезу. Велите себе принести матрац, что ли: у нас ничего там нет!

— Как в часть?.. Это… это… — говорил Виктор: — это уже подло! — возразил он наконец.

— А пасквили писать благородно? — спросил его полицеймейстер.

— Это я писал для пользы общества, — объяснил Басардин.

— А я вас для пользы общества сажаю в часть… Вы так понимаете, а я иначе!

— Это чорт знает что такое! — говорил Басардин, садясь с полицеймейстером на пролетки.

— Не чорт знает, а только то, что эта общественная польза вещь очень многообразная! — объяснил ему полицеймейстер.

Около К… буря страшно шумела. Ветер, казалось, хотел сорвать флаги и флюгера с крепостных башен. У обрывистого берега валы бились и рассыпались о каменный утес.

Впереди хоть бы капля света, и только дул оттуда холодный ветер; но вот вдали, в бездне темноты, мелькнули две светящиеся точки, скрылись было сначала, но потом снова появились и не пропадали уже более.

Это шел пароход «Колхида». Пассажиров было немного: муж с женой, сидевшие на палубе и завернувшиеся в одну кожу, чтобы спасти себя от брызгавшей на них воды, а у самой кормы, в совершенной темноте, стоял высокий мужик, опершись на перила и глядя в воду.

Матросы заботливо бегали по палубе.

Ветер начинал дуть порывистее и сильнее.

На носу засветил фальшфейер.

С видневшегося маяка ответили тем же.

Мужик спросил проходившего мимо матроса:

— А что, служба, не далече до города?

— Да вон! — отвечал тот, указывая на довольно близкие огни.

— А это таможенная коса? — спросил опять мужик, указывая на огонь, мелькавший вдали от прочих.

— Да, отвечал матрос, уходя от него.

Вслед затем мужика как бы не бывало на палубе.

— Что такое в воду упало? — спросил капитан со своей вышки.

— Кто свалился? — повторил он еще раз и уж строго.

— Мужик, надо быть, ваше благородие.

— Спустить катер! — скомандовал капитан.

Несколько матросов бросились и стали спускать его, но лодка не шла.

— Спускайте скорей! Разорву вас, как собак! — кричал с вышки капитан.

— Нейдем, ваше благородие, блоки совсем не смазаны!

— Я вам дам, чортовы дети! — кричал капитан.

Лодку наконец спустили, и человека четыре матросов соскочили в нее.

— А на смазку-то, я сам видел, в отчетах сказано, что употребляется по 3.000 руб. сер. в год! — объяснил прозябнувий супруг своей супруге под кожей.