— Вы даже лишаете меня права поревновать вас, — произнес он полушутя, полусерьезно.

— Эта ревность не из любви.

— Из чего же?

— Из самолюбия. Первую я всегда бы оценила, а вторую презираю.

Бакланов покачал только при этом головой.

«Да, эта женщина прощать не умеет», — решил он мысленно.

Лондон!

К зданию всемирной выставки подъехал, между прочим, кэб, из которого вышли Бакланов и Евпраксия.

— Не отставай, Бога ради, не отставай! — говорил он ей с обыкновенною своей торопливостью.

— Иди уж сам-то! — отвечала та ему с досадой.

У Бакланова, по-прежнему, начались поддельные восторги.

— Евпраксия, посмотри, ведь это полисмены! — восклицал он радостно, как бы увидев братьев родных.

Затем они сейчас же попали в совершенно сплошную массу народа.

— Где ж мы с братом увидимся? — спросила Евпраксия.

— Он хотел прийти в русское отделение, — отвечал Бакланов.

— Ну, так и поедем туда, — сказала Евпраксия и, спросив по-английски первого попавшегося господина, повела мужа.

— Боже мой, как скудно и бедно наше отделение! — начал опять восклицать Бакланов. — Турция, посмотри, — и то какое богатство сравнительно с нами.

— Не кричи, пожалуйста! здесь все ходят молча! — возразила ему Евпраксия, а потом, взглянув вдаль, прибавила с удовольствием: — А вон и брат!

Сабакеев в самом деле подходил к ним с Басардиным.

— Madame, угодно вам руку? — сказал последний.

Евпраксия, хоть и не с большим уодовльствием, но подала ему руку.

Бакланов пошел с Сабакеевым.

Евпраксия несколько раз обертывалась к ним и заметно прислушивалась к их разговору.

— Мне бы очень хотелось, ужасно!.. — говорил Бакланов.

— Куда это вы собираетесь? — спросила она, наконец не утерпев.

— Так, ужо, в кофейную, на одно представление, — отвечал ей муж.

— Хорошо, я думаю, представление…

— Не бойся, в худое место не заведу его, — сказал с улыбкой Сабакеев.

— Боюсь, что ты более чем в худое заведешь, — сказала с ударением Евпраксия.

После обеда Бакланов вдруг пропал, так что Евпраксия и не видала — когда. Это ее заметно встревожило. Она часов до двенадцати его дожидалась.

Наконец он возвратился, очень, по-видимому, веселый и довольный.

— Где ты был? — спросила она.

— У наших эмигрантов, — отвечал Бакланов с самодовольством.

— Зачем же тебе это так понадобилось?

— Во-первых, они сами пожелали меня видеть.

— Я думаю! — отвечала Евпраксия насмешливо: — что ж у тебя может быть с ними общего?

— Как что общего?

— Да так: ты их не старый знакомый, не революционер; ты простой, обыкновенный человек, помещик, значит, лицо ненавистное им.

— У них не я один, а все бывают.

— Это-то и глупо: люди печатно говорят, что они в Бога не веруют (при этих словах все лицо Евпраксии вспыхнуло), называют все ваше отечество нелепостью, вас — гнилым, развратным сословием, а вы к ним лезете.

— Это значит, нельзя быть знакому ни с одним сатириком! — произнес с насмешкой Бакланов.

— Какая уж тут сатира; они прямо мужикам говорят, чтобы они топоры брали и головы рубили вам. Наконец, они раздляют их убеждения, так и действуйте так; а то дома кресты и чины получат готовы, а к нему приедут — вольнодумничают; что ж вы после этого за люди?

Бакланов как-то мрачно слушал жену.

С огромной лестницы срежнего здания Хрустального дворца сходили наши путешественники.

Рядом с Евпраксией шел Басардин. Он, видимо, старался быть умен и любезен.

— Вот это Европа! Чувствуешь, что на высшей точке цивилизации находишься, — говорил он.

В это время Блонден шел уже по канату, по крайне мере на высоте пятидесяти саженей.

Евпраксия взгянула вверх и отвернулась.

— Что ж, вы уж и испугались? — сказал ей Басардин насмешливо и в то же время с нежностью.

Евпраксия шла, ничего ему не ответив.

Басардин старался нагонять ее и итти с ней рядом.

— Это уже несчастие русских, — говорил он: — что мы не можем и не хотим ни на что взглянуть прямо.

— Что ж тут приятного смотреть прямо? — проговорила она.

— Я не про это говорю, а про другое, — отвечал Виктор лукаво.

— Не знаю, про что вы говорите, — сказала ему почти сердито Евпраксия.

— Я говорю, — продолжал Виктор, понижая голос: — что вы вот, например, несчастливы в вашей семейной жизни, а между тем остаетесь верны вашему долгу.

Евпраксия сначала было рассердилась, а потом рассмеялась.

— Вы ужасно глупы, извините вы меня! — проговорила она.

Басардина при этом только слегка передернуло. Впрочем, он сейчас же поправился и с насмешливой улыбкой продолжл следовать за Евпраксией.

С Баклановым, между тем, шел Галкин.

— Вам всего достанется каких-нибудь двести или триста штук… — толковал он.

— Тут не в количестве дело!.. — возражал Бакланов.

— Вам все это в пояс уложат, — объяснял Галкин: — ведь пояс нигде не осматривают, согласитесь с этим.

Бакланов молчал.

— Не понимаю я вашего дела, господа, как хотите! — произнес он наконец и покачал с грустью головой.

— Земскую думу надобно собрать!.. Согласитесь, что без этого нельзя.

— А потом что?..

— А потом разложение и федерация…

Бакланов усмехнулся и задумался вместе.

— Ну, так до свидания! — сказал Галкин.

— Вы куда? — спросил его робко Бакланов.

— В топографию.

— А Сабакеев там?

— Там; с утра сидит…

Галкин ушел.

Бакланов остался в сильно-мрачном настроении. К вящщему его неудовольствию, он увидел вдали Петцолова, который прямехонько шел на него.

— Bonjour! — говорил он, дружески подходя и протягивая руку, как будто бы между ними ничего неприятного не было. — Вы знаете, что произошло с madame Леневой? — начал он сейчас же.

— Ее брат тут идет! — шепнул было, указывая на Басардина, Бакланов.

— Ничего!.. Я ему сам все говорил: он нисколько не в претензии, — говорил Петцолов. — Imaginez! — присовокупил он: — она нанимает на улице Saint-Honore бельэтаж!.. имеет ложу в опере!.. Словом, живет с каким-то англичанином-крезом.

— Которого предпочла вам, как вас мне! — сказал Бакланов.

— Oui! — подтвердил весело Петцолов: — а, ecoutez: вы были у здешних господ?

— Был, — отвечал Бакланов.

— Не правда ли, какие чудные люди?

— Превосходные!

— Как они ласкают молодежь! чудо!.. Adieu!

— Вы уж уходите?

— Да! Я завтра из Лондона уезжаю.

— Что так?

— Так!.. Нужно еще в Австрию заехать, просить тамошнего раскольничьего митрополита сюда переехать!.. — прибавил Петцолов уже полушопотом.

Бакланов только посмотрел на него.

«Чорт знает что такое!» — подумал он, когда молодой человек отошел.

В одной из самых сытных лондонских таверн, в Сити, сидело, между прочим, много и русских купцов, приехавших на выставку.

Купец, попавшийся нам в Дрездене, тоже тут обедал.

Его решительно поедал глазами сидевший невдалеке от него Виктор Басардин. Наконец, заметив, что купец доел последнее блюдо и стал утирать свою бороду, он прямо подошел и сел против него.

— Вы знакомы, кажется, с господином Баклановым?.. — сказал он.

— С каким господином Баклановым? — спросил купец не без удивления.

— С одним моим знакомым; на выставке вы с ним кланялись.

— Не знаю-с! — отвечал односложно купец.

— Но мы вас знаем и уважаем!.. — продолжал Виктор заискивающим голосом. — К вам ведь приходил на днях человек?.. — прибавил он таинственно.

Купец посмотрел на Басардина внимательно.

— Приходил-с! — отвечал он как-то отрывисто.

— Ну, сами согласитесь, у нас ведь Бог знает что с раскольниками делают… наконец с вами самими!..

Купец несколько времени переводил беспокойный взгляд с Виктора на салфетку и с салфетки на Виктора.