— Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, отвечал он.

— Эммануилу Захарыцу оцень совестно, — начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: — они теперь не выеззают… «Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель… г. губернатор». Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, — заключил Мозер.

— Ей-Богу, не знаю… если буду иметь время, — отвечал Бакланов.

— Сделайте милость! — повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.

Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов — никто!

— Что за господин? — спросил Бакланов опять письмоводителя.

— К ним точно что все ездят, — отвечал тот.

— Все?

— Все-с! Обеды уж очень отличные… Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.

— Съездить разве? — проговорил, недоумевая, Бакланов.

— Поезжайте-с! — одобрил его письмоводитель.

Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.

— Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? — спросил он его.

Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.

— Я к откупщику, — отвечал он.

— Да вы обедать, что ли, приехали? — продолжал его допрашивать швейцар.

Бакланов совершенно сконфузился.

— Да, — отвечал он.

— Ступайте наверх-с. Там барчики есть, — сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. — Ваша фамилия-с? — добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.

— Бакланов.

— Бакланов! — крикнул швейцар, ударив в звонок.

— Бакланов! Бакланов! — раздалось два-три голоса.

Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.

Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.

— Пожалуйте-с! — проговорили они почти все в один голос, показывая ему руками на видневшуюся вдали залу и на раскинутый по ней длинный обеденный стол.

Бакланов вошел, и первое, что кинулось ему в глаза, был как-то странно расписанный потолок. По некотором рассмотрении оказалось, что эта ода Державина была изображена в лицах: «Богатая Сибирь, наклоншись над столами, рассыпала по ним и злато и серебро; венчанна класами хлеб Волга подавала; с плодами сладкими принес кошницу Тавр». Видимо, что хозяин в этом случе хотел выразить, что он патриот и свой обеденный крам не нашел ничем лучшим украсить, как рисунками из великого поэта. Впрочем, Эммануил Захарович и вообще старался показать, что он русский; за исключением несколько иноземного начала в имени, он и фамилию имел совершенно народную: Галкин. Некоторые смеялись, что будто бы это прозвище он получил в молодости оттого, что в Вильне, для забавы гусарских офицеров, в их присутствии, за 50 рублей сер. съел, не поморщась, мертвую и сырую галку, — и эта скудная лепта послужила потом основанием его теперешнего миллионного богатства.

На другой стороне стола Бакланов увидел двух молодых людей в гимназических сюртуках: один очень стройненький и прямой, а другой ужасно хромой, так что, когда шел, так весь опускался на одну из ног. Тип Израиля ярко просвечивал в обоих мальчиках. Увидев входящего гостя, они сейчас же подошли к нему.

— Папенька сейчас будет, — сказал развязно и даже несколько небрежно старший из них и прямой на ногах.

— Я не знал здешних обычаев и приехал, кажется, рано, — сказал Бакланов.

— Ничего-с! — ободрил его старший Галкин. — Вы из училища правоведения, вероятно? — прибавил он.

— Нет, я из университета.

— Из московского.

— Да.

— Мы и сами, я думаю, поступим в университет. Здесь вот и училище есть, да профессора все скоты такие.

— Отчего же? — спросил Бакланов.

— Это уж их спросить надо! — отвечал насмешливо старший Галкин.

— Ужасные скоты-с! — подтвердил за братом хромоногий, совершенно опрокидываясь на свою сведенную ногу.

Бакланов стал было осматривать комнату и видневшуюся из нее окрестность. Молодые люди не оставляли его и шли за ним.

— Дом очень дорого стоит, — начал опять старший: — но ужасно как глупо сделан: вот, посмотрите, — продолжал он, приотворяя дверь и показывая комнату, сделанную под арабский стиль, с куполом, с диванами и, вероятно, назначенную для курения. — Ведь — пряник!.. — продолжал юный Галкин: — все это сусальное золото! Посмотрите! — И в самом деле пальцем стер позолоту. — Уж если золото, так оно может быть терпимо только настоящее.

— У папеньки никакого нет вкуса! — подтвердил хромоногий, едва успевая ковылять за идущими братом и Баклановым в следующие комнаты.

— Эта комната помпейская, — продолжал старший Галкин: — тут один наш знакомый Зальцман приезжал, он учился в германском университете и просто разругал папа. Помпея хороша, когда она настоящая, а то Помпея из папье-маше! Это все папье-маше!.. — говорил он, ударяя пальцем по вазе, с виду как этрусской.

Бакланова начали наконец занимать эти молодые люди.

— Это тоже вздор! — продолжал Галкин, проводя его по комнате, убранной a la Louis XV. — Все поддельное; даже здешние столяры все и делали, — ужасное скотство!

— Тут всякого жита по лопате! — заметил Бакланов.

— Да! — отвечал с гримасой пренебрежения его юный вожатый. Знаете, как всегда у разбогатевшего жида: все чтобы сделать для виду, на показ; а ничего настоящего.

— Как у мещанина в дворянстве! — подтвердил меньшой.

«Ну, мальчики же!» — думал Бакланов.

Из комнаты a la Louis XV они проходили коридором.

— Папа, верятно, уже дома, — произнес Галкин. — Papa, sind Sie zu Hause? — проговорил он с полужидовским акцентом.

— Ja! — отвечал ему голос изнутри.

— Он сейчас выйдет; пойдемте в приемные комнаты, — сказали в один голос оба молодые Галкины и провели Бакланова в великолепную гостиную.

— К папа какая все дрянь ездит, — начал опять старший: — разные генералишки, у которых песок сыплется, чиновники, — разные плуты и взяточники.

— Благодарю покорно! И я, значит, в том числе, — сказал Бакланов.

— О, нет! отчего ж, — возразил покровительственным тоном юный Зоил: — вы молодой человек, вон как и правоведы же. Мы очень любим правоведов. Они славно пробирают этих старых канальев-взяточников.

У Бакланова начала наконец кружиться голова от всей этой болтовни. Он сам, в первую молодость свою, многое отрицал в родителях; но так, чтобы рубить все с плеча и кричать об этом только что не на площади — это чорт знает что такое!