Судя по дальнейшему описанию Минина, только тогда до Береста дошло, какую малопривлекательную роль ему отвели, видимо, пообещав от начальства «личный пропуск в историю». Потому что внушительных габаритов гость вдруг как-то скукожился, стал извиняться и просить разрешить ему остаться для товарищеской беседы.
Бондаря в этой ситуации, похоже, ничего не смущало. Он спокойно наблюдал за тем, как бесславно проваливал свою переговорную миссию Берест. А когда страсти поутихли, не торопясь, приступил к выполнению собственного задания. Тем более что повод для вступления дал ему сам Минин, спросив:
– Помните вы тот момент, когда ночью 1 мая вас с двумя добровольцами, у одного из которых было в руках знамя, провели на крышу Рейхстага? Там еще тогда по вашему приказу это знамя приспособили у задней ноги бронзового коня – была там такая скульптура над главным входом?
Бондарь живо откликнулся: да, дескать, очень хорошо этот эпизод помнит. Единственно, что запамятовал, кто это тогда его с товарищами на крышу провел. «Так это я и показывал вам дорогу», – ответил Минин, напомнив, как они сначала с чердака лезли до слухового окна по гигантской пластинчатой цепи, а затем через окно выбрались на крышу. В заключение Минин спросил: «Можете вы подтвердить этот факт на совещании, если будете выступать?»
«Конечно, обязательно!» – заверил Бондарь. Но тут же дал понять, что не совсем безвозмездно, попросив Минина рассказать, с чем тот собирается назавтра выступать. Минин, не считая нужным что-либо скрывать, протянул собеседнику машинописный вариант текста. Бондарь внимательно его изучил. Но свои суждения по содержанию высказывать не стал. А только выразил сожаление, что в тексте ничего не упоминается о том, как добровольцы его штурмовой группы помогали маковцам высадить дверь главного входа в Рейхстаг. Минин ничего такого не помнил, но, поверив Бондарю на слово, тут же этот непроверенный факт вписал в свой текст.
Дебютное осложнение
На самом деле Бондарь в тот вечер «одним выстрелом убил двух зайцев»: он и свое «историческое штурмовое участие» в выступлении потенциального оппонента застолбил, и разведывательное задание «группы представителей» выполнил.
В «группу», как это стало очевидным в процессе работы совещания, кроме самого Шатилова и двух «посланцев», вошли Ф. Зинченко, И. Съянов, К. Гусев и П. Щербина.
Вот такой дружной командой они и собирались на следующий день выступать с трибуны. Вслед за Шатиловым, конечно. Судя по тому, что генерал первым записался для выступления, он намеревался сразу же вступить в бой, перехватить инициативу, застолбить в сознании присутствующих свое видение событий, которое далее уже закрепляли бы в своих выступлениях «правильно оценивающие действительность» участники штурма.
Однако накладки для них начались уже с момента регистрации участников и записи выступающих. Потому что на первом же утреннем заседании в конференц-зале появились такие свидетели, на которых не только Шатилов, но и присутствующие рангом повыше надавить не могли. Это были два генерал-лейтенанта: полностью реабилитированный по политическим обвинениям и возвращенный в Вооруженные Силы бывший член Военного совета 1-го Белорусского фронта К. Телегин и бывший командир 26-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии П. Фирсов (его соединение наступало на Рейхстаг с востока и в конце первой декады мая меняло 3-ю ударную в этом районе).
В порядке выступающих тоже сложилось все не совсем ладно для «команды представителей». Между Шатиловым и остальными из группы поддержки затесались К. Самсонов, который мог, что называется, преподнести неожиданность, и М. Минин, от выступления которого шатиловцы – понятное дело – уже ничего хорошего не ждали. Лисименко специально записался вслед за Берестом в расчете, что если тот уклонится от истины, напомнить ему о цене, которую он вечером накануне обещал за «приобщение к истории». Маков должен был выходить на трибуну где-то в самом конце. Но перед ним стройный ряд «правильных» ораторов все равно сильно разбавлялся другими, менее предсказуемыми личностями.
Был и еще один чисто процедурный, но малоприятный момент для тех, кто в случае осложнения обстановки хотел бы утопить суть в потоке слов или снять с себя ответственность за сказанное фразой: «Я этого не утверждал!» На открытии первого дня совещания 15 ноября сразу же за вступительным словом начальника отдела истории ВОВ ИМЭЛа (Институт военной истории появился позже) генерал-майора Е. Болтина на трибуну вышел И. Климов. Без излишней словесной раскачки он сразу же зачитал оттиск статьи о штурме Рейхстага, подготовленной для 5-го тома. И попросил собравшихся помочь уточнить время и обстоятельства, при которых были осуществлены решающий штурм, а также водружение Знамени Победы и других флагов. В заключение историк предупредил, что в связи с исключительно важной задачей встречи все выступления будут стенографироваться.
После чего две стенографистки заняли свои рабочие места за столами, установленными возле сцены, прямо у подножия трибуны.
Лицом к лицу, глаза в глаза
Шатилова такой оборот дела, конечно же, озадачил. Но отступать от своей версии он не собирался. Выйдя первым на трибуну, он напористо обозначил в своем выступлении главное: штурм здания германского парламента днем 30.04.45 был успешным, и в 14 часов 25 минут над его куполом взвилось Красное знамя. Сегодня может показаться непонятным, на что рассчитывал генерал, объявляя это в аудитории, большая часть которой состояла из людей, прекрасно знавших, как все обстояло на самом деле. Однако, будучи опытным военачальником, Шатилов еще на фронте в сложных боевых условиях не раз доказывал свое умение точно учитывать и умело использовать для победы все имеющиеся «за» и «против». Так что и в данном случае расчет генерала опирался на очень весомые, почти стопроцентные «за». Ведь на протяжении всех прошедших со дня Победы 16 лет – и при Сталине, и даже после разоблачения его культа личности на ХХ съезде партии Н. Хрущевым – командирский грех с преждевременным докладом надежно прикрывался на самом верху. Ну кто же после этого мог осмелиться открыто бросить вызов «линии партии, мнению инстанции»? А ведь, кроме того, еще существовал и никем не отменялся исторический жуковский приказ № 6! С такими козырями, да еще и при поддержке «правильных свидетелей» Шатилов почти не сомневался: сопротивление отдельных «смутьянов» будет подавлено. А военно-историческая наука, также выстроенная по ранжиру, навсегда закроет все дальнейшие дискуссии по данной теме.
Однако кое-что генерал недоучел. И прежде всего ту силу протеста, которая у многих непосредственных участников события накопилась за долгие годы грубого, унижающего их человеческое достоинство вранья со стороны власть предержащих.
Поэтому осложнения для Шатилова начались еще в процессе произнесения собственной речи. Закоперщиком неожиданно оказался его фронтовой сосед – командир 171-й дивизии полковник А. Негода. Каждый раз, когда Шатилов, зная о грядущей поддержке, начинал с трибуны славить того или иного «правильного участника», полковник из зала прерывал его одной и той же репликой: «Расскажите-ка лучше, как и для чего днем 30.04.45 на вашем КП в подвале расстреливали флажок?»
Смысл этой странной, ставшей понятной только несколько позже фразы тогда мало кто из присутствующих понял. Однако сам вопрос почти неуловимо, но все же что-то изменил в атмосфере обсуждения, прозвучав предвестником какого-то неожиданного, явно не запланированного наверху хода дискуссии. Правда, самого Шатилова реплики Негоды, похоже, нисколько не поколебали. Он как вел свою речь в активном, наступательном стиле, так и завершил ее, четко дав понять присутствующим, что истина, а значит и сила, целиком на его стороне…
«Сила» эта «затрещала» уже в выступлении второго оратора – К. Самсонова. Правда, от прямого вопроса Е. Болтина, когда же его батальон ворвался в Рейхстаг, Самсонов, несколько помявшись, предпочел минимальное отклонение от официальной версии, сказав: «В 4 часа дня или чуть позже». Зато потом во всеуслышание признался, что в его многочисленных воспоминаниях о штурме по вине корреспондентов, редакций и издательств допущены многочисленные отступления от фактов. А завершил свою речь и вовсе «крамольным» несогласием с выступлением М. Егорова в Кремле. Тот на встрече по случаю 20-летия нападения фашистской Германии на СССР по обычаю уже в сотый раз продекламировал, как «30 апреля в 14.25. флаг взвился над…» «Не то что 30, его и 1-то мая еще не было на куполе»! – рубанул в конце своей речи Самсонов.
