Над северо-западной, не просматриваемой с нашей стороны частью Королевской площади подымалось огромное, пронизанное сизым пороховым дымом облако. Оттуда несся грохот частых разрывов и трескотня ожесточенной автоматно-пулеметной перестрелки. Словом, шел самый что ни на есть жаркий, бескомпромиссный бой. Наша артиллерия вела беглый огонь по немецким батареям в Тиргартен-парке. А те, в свою очередь, отвечали тем же, но по примыкающим к Рейхстагу площадям. Ближе к вечеру батареи противника были почти подавлены. А само здание германского парламента, по крайней мере с видных нам южной и восточной стороны, было окружено нашими войсками. Кое-где покрытые копотью фасады хищно лизали языки пламени, вырывающиеся из заамбразуренных оконных глазниц вместе с густым черным дымом. Там, во внутренних помещениях, бушевал пожар. На крыше здания, не сильно бросаясь в глаза, но вполне различимо – полоскался на ветру небольшой красный флаг.

При этом, несмотря на плотное кольцо окружения и победно развевающееся наверху знамя, сам Рейхстаг полностью еще взят не был. Стрельба, во всяком случае, доносилась даже из тех помещений, которые были охвачены пламенем. Из подвальных помещений навстречу нашим солдатам летели трассы, выпущенные из скорострельных немецких пулеметов…

Ближе к вечеру 1 мая этот обстрел стал слабеть, пока вообще не сошел на нет. Зато пожар в самом здании нисколько не уменьшился.

Наши, конечно, извне помочь пытались: били из противотанковых ружей, выкатили несколько легких орудий на прямую наводку…

Когда смеркалось, я с ребятами почти вплотную выдвинулся к Бранденбургским воротам: наискосок от них до здания Рейхстага оставалось каких-то метров сто. Но подойти поближе не удалось: впереди стояла цепь и никого не подпускала. Пожар стал вроде бы покидать выгоревшие помещения. А стрельба внутри здания то вспыхивала, то снова затихала».

Интересно, что в этот момент, после приказа № 6, согласно которому Рейхстаг уже «был взят», докладывал Г. Жуков в Москву? А ничего такого. В своем боевом донесении № 00514 Верховному, помеченном «1 мая, 21.30», Жуков вообще обходит стороной вопрос «захвата» и «водружения». Он лишь констатирует, что «особенно упорное сопротивление противник оказывает в районе Рейхстага. На лестницах и в помещениях главного здания Рейхстага борьба неоднократно переходила в многочисленные рукопашные схватки» [109].

О том, что со временем взятия Рейхстага его ввели в заблуждение, Жукову уже было совершенно ясно. Но отменять приказ № 6 маршал не собирался. И не только потому, что принципиально не отменял своих приказов. А прежде всего потому, что товарищ Сталин не отменял своего поздравления…

А в Рейхстаге тем временем инициатива почти полностью перешла к немцам. Был даже такой момент, когда у Неустроева под контролем остались лишь часть центрального зала и вестибюль. Выручил капитан Ярунов. В ночь на 2 мая, собрав в своей роте человек сто, по правому крылу через завесу огня он сумел провести отряд за спину противника и внезапно ударить с тыла.

Зажатые с двух сторон, гитлеровцы дрогнули и спешно ретировались в подземелье. Однако преследовать их сил не было. От 450 солдат батальона, вступивших вечером 30 апреля в бой, 180 были ранены или убиты. Те же, что уцелели, буквально валились с ног от усталости.

Из рассказа С. Неустроева: «…Положение наше оставалось тяжелым. Люди были крайне изнурены. У большинства солдат руки и лица были покрыты ожогами, от обмундирования остались только обгоревшие лохмотья. Ко всему прочему, нас мучила жажда, кончались боеприпасы…

Вдруг противник прекратил огонь. Мы насторожились…» [110].

Вскоре из-за угла лестницы, ведущей в подземелье, показался белый флаг. Стало ясно, что немцы вызывают на переговоры.

Неустроев и послал для выяснения «переводчика» Прыгунова. Вернувшись, тот подтвердил, что противник вызывает на переговоры.

Условие при этом одно – говорить будут только с генералом, в крайнем случае – с полковником. Причем уполномоченных командованием армии или даже фронта.

Связываться с Зинченко или тем более с Шатиловым, просить их прибыть в Рейхстаг в ситуации, когда каждый метр Королевской площади простреливался, было нереально.

А из тех, кто имелся у Неустроева под рукой, выше, чем на капитана, никто не тянул.

Ну ничего: решили сделать «полковником» фактурного Алексея Береста. Кожанку на его богатырскую фигуру подбирать не пришлось – своя выглядела вполне сносно. Фуражку – форменную, офицерскую – заняли у капитана Матвеева. Наградами поделились. В переводчики взяли все того же Прыгунова. Сам Неустроев – в своей обгорелой телогрейке, из которой во все стороны торчали клоки ваты, решил идти в «адьютанаты». А что делать?! Подрасстегнул ватник, чтобы офицерский китель под ним виден был, – и пошел вместе с Берестом: надо же было посмотреть собственными глазами, что за оборона, сколько там людей, как наступать и т. д.

Спустившись в подвал к гитлеровцам, «парламентеры», конечно, сильно рисковали. Немцы были на грани нервного срыва и пристрелить могли запросто. Как раз накануне посланных к ним парламентеров из 525-го полка фашисты без всяких разговоров расстреляли.

Но решили: будь что будет! В Рейхстаг ворвались, знамя уже наверху. Надо доводить дело до конца. Так что виду не подавали, держаться старались уверенно. Спустились в полумрак какого-то бетонного каземата. Из него туннели в разные стороны уходят. Проходы перегорожены мешками с песком. На брустверах – пулеметы. Кругом немецкие автоматчики в боевой готовности. Смотрят, как загнанные в нору звери.

Встретивший наших парламентеров полковник на ломаном русском объяснил, что немецкое командование готово пойти на капитуляцию. Но при условии, что русские солдаты будут отведены с огневых позиций: они-де возбуждены боем и могут учинить самосуд.

– Мы поднимемся наверх, – заявил он, – проверим, выполнено ли предъявленное условие, и только после этого выведем гарнизон для сдачи.

«Ну вот, только этого и не хватало, – подумал Неустроев. – Очень им будет интересно увидеть наше „могучее войско“!

Реакция «полковника» Береста была более чем убедительной: «Если вы задумали остаться в живых, складывайте оружие – и наверх. Пойдете при этом не только через наши боевые порядки, как положено всем пленным, но под дулами автоматов!»

Явно ошарашенный его напором, гитлеровец попытался было выторговать свободный проход к Бранденбургским воротам, но, не выдержав тяжелого взгляда Береста, как-то сник и сказал, что доложит наши требования коменданту гарнизона. Ответ пообещал дать через двадцать минут.

– Если в указанное время не вывесите белый флаг, начнем штурм! – сказал, как отрубил, Берест «под занавес».

Парламентеры отправились в обратный путь. «Сейчас легко сказать: покинули подземелье, – вспоминал после войны С. Зинченко, – а тогда… Пулеметы и автоматы смотрели в наши спины. Услышав за спиной какой-то стук, даже шорох, мы ждали, что вот-вот прозвучит очередь, но продолжали идти ровным, спокойным шагом».

К своим «полковник» Берест и «сопровождающие его лица» вернулись в 4 часа утра.

Но прошло двадцать минут, час, полтора… Немцы белого флага не выкидывали и больше никаких попыток выйти на переговоры не предпринимали.

Неустроев с ротными решил, что «фрицы» что-то замышляют, а пока попросту тянут время…

Правда, как раз время-то работало совсем не на них. Глубокой ночью немецкий гарнизон в Кроль-опере капитулировал перед воинами 207-й дивизии. Кроме того, ни Неустроев, ни другие командиры, ни их приготовившиеся к штурму подземелий солдаты не знали, что еще в самом начале новых суток 2 мая радиостанция 79-й Гвардейской дивизии 8-й Гвардейской армии 1-го Белорусского фронта приняла радиограмму от немцев на русском языке: «Алло! Алло! Говорит 56-й танковый корпус. Просим прекратить огонь. К 12 часам 50 минутам ночи по берлинскому времени высылаем парламентеров на Потсдамский мост. Опознавательный знак: широкая белая полоса на фоне красного цвета. Ждем ответа!»