А вот боевой комбат, Герой Советского Союза Степан Неустроев к тому времени уже шесть лет как был приписан в этой охранной системе. После вынужденного перехода из полка Зинченко к Мочалову военная служба стала капитана еще больше тяготить. И не потому, что на новом месте его встретили плохо. Батальон, который он принял, был ему хорошо знаком. Ведь комбат командовал им еще в 44-м, в Латвии. Просто Неустроеву как многим фронтовым офицерам, привыкшим за четыре года войны пусть и к тяжелой, но полной высокого смысла ратной работе по защите Отечества, было очень сложно возвращаться в повседневную армейскую рутину. Каждый день капитан с утра объезжал заставы на временной границе между Западной и Восточной Германией, проверял службу полевых караулов и сторожевых постов. Поздно вечером возвращался в штаб. А наутро все то же самое снова… В конце концов стал выпрашивать у командования службу побоевитей. И напросился на свою голову. В конце 40-х годов был переведен в систему МВД. А там приказ сверху, против которого, как известно, не попрешь: направили на Урал, в г. Ала-паевск, начальником лагеря для немецких военнопленных.

Только успел попривыкнуть к общению с недавним противником на поле боя, который теперь был занят на строительстве дорог и жилья, как перевели охранять своих. От такого, как ни крути, унизительного превращения из боевого офицера, достойно провоевавшего «на передке» всю войну и бравшего Рейхстаг, в высокопоставленного лагерного «бобика», было особенно тошно. Тем более что Неустроев уже знал: большую часть «околюченного контингента» составляли как раз те самые прошедшие гитлеровский плен солдаты, которых с такой преступной щедростью оставляло в «котлах» и окружениях в 1941—1942 гг. наше высшее командование.

Мысль об этом высочайшем предательстве, по тем временам страшно крамольная, все больше и больше овладевала Степаном. И неизвестно, как долго все это продолжалось бы и чем для капитана кончилось, если бы страну не перевернула смерть Сталина. Поначалу жестоко воспитанный в безрассудной любви к Вождю, Отцу и Учителю народ захлебнулся в неподдельном горе. Но очень быстро жизнь стала брать свое. И все больше людей – в том числе и в погонах – стали понимать, что от них ушел не отец родной, а жестокий властитель, три с лишним десятилетия скупо отсчитывающий миллионам своих подданных часы и даже минуты жизни. Тех, кто прозрел гораздо раньше, выпустила на волю большая амнистия. Охранники со своими натасканными на человека овчарками оказались не у дел. Неустроев же обрадовался. С облегчением «спрыгнув с поводка», он уволился в запас. И уехал в Свердловск, где поступил на завод простым рабочим. Как это ни покажется странным, но после многолетнего общения с надутым командованием и тошнотворными лагерными буднями, большой заводской коллектив и простая, ясная работа стали для него настоящим отдохновением. Подавляющее большинство напарников были из фронтовиков. С ними Степану все было понятно без слов. Общались по-братски. Работали на совесть. Неустроев стал слесарем пятого разряда. И уже стал забывать, что когда-то был боевым офицером, что командовал воинскими подразделениями, как судьба вдруг снова сделала крутой вираж.

Неустроев потом вспоминал, что все решил случай: в 1957 г . их цех досрочно выполнил план. Всем выдали премиальные, прогрессивку. Самому Степану, как бывшему фронтовику, дали еще за выслугу какие-то надбавки, да еще в компании нескольких особо выдающихся передовиков по бесплатным путевкам отправили отдыхать в Ялту. Первый раз в своей жизни, в которой, сколько себя помнил, только вкалывал, сражался да служил, 34-летний ветеран войны и труда отдыхал на курорте. Это было потрясение. На обратном пути домой сделал остановку в Москве. Решил навестить старых фронтовых друзей, с которыми не виделся почти двенадцать лет.

Первым нашел Константина Самсонова. Он служил недалеко от Москвы и уже носил звание полковника. Навестил также Якова Шатилова – старшего брата командира 150-й дивизии. С ним получился интересный разговор, в конце которого Шатилов позвонил по телефону генералу Переверткину и сказал, что вот-де у него в гостях Неустроев. Вот как бывший комбат вспоминал встречу с бывшим комкором: «Переверткин послал за мной машину и попросил обязательно приехать к нему на работу.

Я поехал в министерство…

В просторной и строго обставленной приемной сидели, как сейчас помню, три генерала, пять полковников и несколько человек в штатской одежде. Все на коленях держали пухлые папки, очевидно, с документами для доклада. Капитан Волков, секретарь Переверткина, посадил меня на стул около входной двери и попросил подождать, а сам пошел доложить первому заму. Не прошло и двух минут, как из кабинета в приемную вышел Семен Никифорович. Все встали. Поднялся со стула и я. «Товарищи, – обратился он к присутствующим. – Извините, сегодня приема не будет. Приехал комбат, с которым вместе воевали». – И он подошел ко мне.

До позднего вечера вспоминали мы о боях и походах, о живых и погибших. Наша встреча закончилась тем, что Семен Никифо-рович уговорил меня вернуться в армию. Из Москвы я приехал в Свердловск уже военным» [141].

На самом деле столь моментальное превращение уже освоившегося на гражданке Неустроева опять в человека в погонах (в Челябинске-44 он командовал полком по охране атомного завода) было совсем не случайным. С начала 50-х отношения между СССР и бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции опасно балансировали на грани «холодной» и самой что ни на есть «горячей» войны. Шли боевые действия в Корее, в которых на стороне северокорейских коммунистов участвовали китайские «добровольцы» и советские летчики. В Советском Союзе была испытана атомная бомба. Полным ходом шла разработка ракетной техники. С этим оружием быстро дряхлеющий Сталин вполне мог напоследок громко хлопнуть дверью…

Собственно, готовиться к «новому революционному» переделу мира военными средствами Сталин взялся чуть ли не сразу же, как растаяли в небе огни праздничного победного салюта. Несмотря на широкую демобилизацию, в армии был задержан костяк офицерского и генеральского корпуса, основную часть которого составляла молодежь (например, 38,7% командиров полков были не старше 35 лет), обладавшая при этом богатым фронтовым опытом. С этим же прицелом были сохранены наиболее боеспособные, особой ударной мощи части и соединения. Характерна в этом плане послевоенная судьба командира взвода дистанционного управления 322-го отдельного артдивизиона особой мощности В. Чернышева. Закончив войну у стен Рейхстага, старший лейтенант только и думал что о скорейшем окончании армейской службы. Правда, сначала пришлось серьезно подлечиться. Ведь при двух, если считать только серьезные, ранениях в руку и в ногу офицер Чернышев ни разу не уходил из строя. А потому твердо намеревался вернуться туда, куда всю войну рвалась душа. На гражданку, в неоконченный университет. Материальное положение теперь позволяло хоть и скромно, но без особых хлопот спокойно отдаться изучению любимых наук. Выручали присвоенные еще на войне и догонявшие уже после нее боевые награды, к которым полагались ежемесячные наградные добавки к жалованью: за орден Красного Знамени – 20 рублей, Отечественной войны 1-й степени – также 20, за тот же орден 2-й степени – 15. Да и вообще, с вольной удалью еще не прожитой молодости страшно хотелось вскочить на (тоже наградной, оформленный ему «в личную собственность») трофейный мотоцикл марки ДКВ. Чтобы, побыстрее оформившись в «дембеля», умчаться в полузабытую мирную жизнь, где для сдачи сессии не надо убегать в «самоволку», а для свободного погружения в любимые математику или радиотехнику становиться нарушителем распорядка или устава.

Но Чернышеву ответили:

– Не для таких, как вы! Армии тоже нужны грамотные люди…

Так что вместе с родным 322-м артдивизионом, который в соответствии с первым же после Победы сталинским приказом стал гордо именоваться 1-й Берлинский отдельный артиллерийский особой мощности дивизион, пришлось сначала задержаться в составе наших оккупационных войск на германской земле. Затем в начале 1946 г . перебраться в г. Борисов. И наконец, на весьма значительный срок укорениться в месте еще довоенной дислокации дивизиона – в небольшом, знаменитом своими старинными суконными фабриками городе Клинцы Брянской области.