Идея полковника Кащеева, тоже очень рано ушедшего из жизни и тем в какой-то степени повторившего судьбу другого правдолюбца – историка Климова, была, конечно же, правильной. Но совершенно по тем временам несбыточной. Ведь проблема заключалась отнюдь не в формулировках. И не в чьем-то персональном упорстве в отстаивании ложной версии. А в том, что на стороне ее сторонников была вся мощь партийно-государственного аппарата. При такой поддержке Шатилов и его сторонники имели неоспоримое преимущество. И, в конце концов, могли достаточно успешно перекрывать любую информацию, способную поколебать их утверждения или даже опровергнуть. Да, им не удалось повернуть ход ноябрьского совещания 1961 г . в нужном для себя ключе. Но, в конце концов, итоги этой исторической встречи все равно оказались смазанными. А уж то, что в очередной раз восторжествовал принцип «прав не тот, кто прав, а у кого больше прав», поощрило некоторых на проявление далеко не лучших качеств человеческой натуры. И даже породило случаи прямо-таки анекдотического характера.

Один из таких произошел прямо на ноябрьской встрече. Из воспоминаний М. П. Минина: «Это было, кажется, во второй день совещания, когда совершенно неожиданно для присутствующих с заднего ряда конференц-зала поднялся некий И. Лядов и сказал: „Что вы там спорите – кто первым водрузил знамя. Первым его водрузил я. Еще не было в Рейхстаге никого, а я переплыл Шпрее, переоделся в форму немецкого офицера и днем проник в Рейхстаг“. На вопрос генерала Е. Болтина: „Как вы могли вылезти на берег, если он был вертикальным, одетым в гранит высотой несколько метров?“ – выступающий, почти не задумываясь, ответил примерно так: „Как мог, так и вылез“.

Из присутствующих в зале никто всерьез это заявление не принял. Но лет пять спустя после совещания я обнаружил в архиве МО СССР доклад генерал-лейтенанта Игнатова, в котором отмечалось, что именно И. Лядов 30.04.45 в 22 часа 15 минут водрузил флаг на Рейхстаге. Несколько лет назад в одной из передач по центральному радио транслировались воспоминания И. Лядова, в которых он снова приписывал себе первенство в водружении флага на Рейхстаге 30 апреля 1945 года, но уже в дневное время».

Вполне предсказуемой оказалась реакция тех, кто еще на совещании колебался в зависимости от того, «чья возьмет». М. Бондарь, например, узнав, что пять воинов из его группы были удостоены звания Героя Советского Союза за «водружение знамени на скульптурной группе, венчающей фронтон Рейхстага 30.04.45 в 14 часов 42 мин.», уже совершенно бесповоротно встал на эту позицию. Даже собственноручно написанное Климову письмо с признанием действительного положения вещей его совершенно не смутило.

Большинство же оказалось просто обескураженным тем, что вроде бы совершенно объективно установленная правда была почти тут же совершенно откровенно подменена полуправдой – этим, как известно, наиболее коварным видом лжи.

Эта трансформация почти сразу же предоставила Шатилову и его сторонникам возможность довольно быстро перестроиться для реванша. Просто некие антисталинские зигзаги хрущевской «оттепели» заставили их чуть подумерить пыл, на время затаиться и ждать своего часа.

Нужный сигнал не заставил себя ждать. Сам же Хрущев его и подал. Очень уж настораживала Первого секретаря та самая мемуарная деятельность, которая являлась сферой профессиональных интересов историка Кащеева. А конкретнее – такой потенциально мощный автор воспоминаний о Великой Отечественной войне, как маршал Г. Жуков. В 1957 г ., когда в борьбе за власть с другими соратниками бывшего сталинского Политбюро «трон» под Хрущевым зашатался, именно Жуков обеспечил ему поддержку Вооруженных сил. Однако уже через несколько месяцев Хрущев поспешил избавиться от столь амбициозного военачальника. Тем более что Жукова оказалось достаточно легко обвинить в бонапартизме, превышении своей власти над партийными органами и даже «насаждении своего культа личности». В итоге Жуков был навсегда отстранен от армии. А также демонстративно политически унижен: его, бывшего члена высшего органа ЦК, поставили на учет и до конца жизни числили в парторганизации Московского механического завода в Краснопресненском районе столицы.

Но даже на такого «обезвреженного», загнанного в глухую опалу маршала Хрущев продолжал поглядывать с большой опаской. Оснований для беспокойства у Первого секретаря ЦК КПСС было более чем достаточно. Длительное личное общение с первыми лицами государства, знакомство с документами устроенных Сталиным массовых репрессий, преступлений Берии и других приближенных вождя, наконец, поведение самого Хрущева – все это сильно изменило Жукова. Он уже давно не чувствовал себя тем сталинским генералом, для которого свят любой кремлевский приказ и хороша любая, не озабоченная количеством принесенных жертв победа. Бывший фельдфебель, не имевший какого-либо фундаментального образования, но благодаря уму, таланту, характеру достигший полководческих высот, Г. Жуков теперь слишком многое знал. Причем не только про победы и про их цену. Но и про многие отвратительные тайны Кремля. Причем самое главное – не считал нужным молчать. В Архиве Президента Российской федерации (АПРФ) сохранилось письмо от 17 июня 1963 г ., направленное Хрущеву из КГБ. В документе компетентные органы (их прослушка свою работу продолжала) сообщали первому лицу государства о реакции Жукова на уже вышедшие в свет тома «Истории Великой Отечественной войны». В угоду политической конъюнктуре имя Хрущева в этих трудах упоминалось на 96 страницах – даже чаще, чем Сталина (Генералиссимуса – на 85). Реакция Жукова была соответствующей. Прослушка зафиксировала, что в кругу близких ему людей маршал говорил: «Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот у нас история Великой Отечественной войны абсолютно неправдивая» [148]. В этом же письме цитировались нелестные высказывания маршала о Хрущеве: «Он же был членом Военного совета Юго-Восточного направления. Меня можно ругать за начальный период войны. Но 1942 год – это не начальный период войны. Начиная с Барвенкова, Харькова до самой Волги докатился. И никто ничего не пишет. А они вместе с Тимошенко драпали. Привели одну группу немцев на Волгу, а другую группу – на Кавказ. А им были подчинены Юго-Западный фронт, Южный фронт. Это была достаточная сила».

Еще до этого письма 27 мая 1963 г . председатель КГБ Семичастный уже отсылал в Президиум ЦК записку, где со ссылкой все на те же агентурные данные сообщал, что Жуков ведет «неправильные» разговоры, критикует руководителей партии и правительства, употребляя оскорбительные слова в своих характеристиках. После этого на заседании Президиума 7 июня 1963 г . было принято решение: «Тт. Брежневу, Швернику, Сердюку: Вызвать в ЦК Жукова Г. К. Если не поймет, тогда исключить из партии и арестовать» [149].

Жукова после этого арестовать не решились. Но на беседу к секретарю ЦК Брежневу вызывали. Будущий Генеральный секретарь обвинил маршала в «непартийных разговорах».

По иронии судьбы, именно в тот период, когда партаппарат заменил не в меру беспокойного Хрущева вполне предсказуемым Л. Брежневым и тот стал главой государства, Г. Жуковым были написаны, изданы и потом неоднократно переизданы его мемуары «Воспоминания и размышления». Договор с издательством АПН маршал подписал в августе 1965 г . Тогда рукопись, что называется, еще была «в чернильнице». Однако сама перспектива того, что Г. Жуков попытается вынести на суд читателей свое собственное, наверняка во многом не совпадающее с официальным видение важнейших событий Великой Отечественной войны, стало предметом большого беспокойства в ЦК, а еще больше – в Министерстве обороны. Последнее, в общем-то, было понятно. Опытные аппаратчики в ЦК не могли не учитывать, что просто так запретить мемуары маршала себе дороже: ведь жуковские воспоминания уже ждали не только в собственной стране, но и на Западе. Так что основной расчет делали на то, что рукопись удастся соответствующим образом «причесать» в процессе подготовки к публикации. В Министерстве обороны на такое «приручение» Г. Жукова не очень-то надеялись. Там серьезно опасались, что откровения маршала выставят на всеобщее обозрение те самые «белые нитки», которыми много лет шилась «официальная советская историография» и строилась военно-патриотическая работа. Поэтому с самого начала руководство Минобороны вело дело к тому, что жуковские мемуары вообще издавать не стоит. В этой ситуации все зависело от мнения «кремлевских небожителей», и в первую очередь Л. Брежнева. Тот, однако, свою точку зрения высказывать не спешил. Во всяком случае, до того момента, пока в 1966 г . Жуков не представил 1430 машинописных страниц рукописи в издательство и не получил заверения сразу от нескольких отделов ЦК, что «у них все под контролем».