Но делать нечего. Затянувшаяся канитель с Рейхстагом, история с преждевременным докладом о его взятии чем дальше, тем больше грозили самыми крупными неприятностями. Надо было резко усиливать огневую поддержку с закрытых позиций, посылать бронетехнику, вызывать авиацию, стягивать подкрепления для сильно поредевших батальонов у Шатилова и Негоды.

А те в это время, потерпев неудачу с водружением флажков, сами, не дожидаясь приказа комдива, принялись подтягивать к первому эшелону новые силы.

К 16.30 все подвалы угловой части «дома Гиммлера», доселе занятые только хозяйствами Неустроева и Давыдова, заняли офицеры – танкисты и артиллеристы. Они устанавливали стереотрубы, налаживали связь по телефонам и рациям. Весть о взятии Рейхстага пригнала сюда кучу совершенно лишнего для штурма народа: представителей различных политотделов, многочисленных корреспондентов и кинооператоров не только от армии и фронта, но и из самой Москвы. Кроме того, в помещении неоднократно появлялись то Зинченко, то Плеходанов, то командир батальона 380-го полка Самсонов. «Все они, – по свидетельству М. Н. Минина, – требовали возобновления штурма, неоднократно заявляли, что тот, кто первым достигнет Рейхстага, будет представлен к званию Героя Советского Союза. Мы понимали, что командование 150-й и 171-й стрелковых дивизий решило любой ценой овладеть Рейхстагом, чтобы выйти из неловкого положения» [103].

Между тем потенциальные соискатели высоких наград в данный момент были озабочены совсем другим. В суете и шуме гудящего в подвале людского муравейника, притиснутые со своими штабами в угол командиры наступавших с утра батальонов и прибывающие во все более внушительных составах представители других родов войск обстоятельно отрабатывали вопросы взаимодействия с учетом ошибок и просчетов трех неудачных атак.

Впрочем, два просчета начали исправлять еще раньше. Вражескими батареями, которые до сих пор никак не могла подавить наша артиллерия и которые с флангов сильно досаждали стрелковым батальонам во время атак, наконец-то занялась авиация. Широким фронтом, несколькими эшелонами самолеты прошли над комплексом правительственных зданий и обрушили бомбовый удар, от которого у Бранденбургских ворот и в районе парка Тиргартен заходила земля под ногами.

Вторая подмога была несравненно более локальной, но крайне необходимой для штурмующих батальонов. Особенно для первого, неустроевского. С утра потери в его ротах были самыми чувствительными. Вот и сейчас, наблюдая в бинокль за своим личным составом, рассеянным чуть ли не по всей площади, Неустроев с тревогой думал, что даже если ему и удастся поднять роты в атаку, она будет жиденькой, неодновременной и вряд ли приведет к успеху. Связавшись по телефону с Зинченко, он изложил свои соображения и сказал, что ему необходимо подкрепление. Минут через двадцать позвонили из штаба полка и попросили прислать кого-нибудь из офицеров принять пополнение. Неустроев послал старшего сержанта Съянова. Того два дня назад ранило. Но ранение оказалось легким. И Съянов, покинув санбат дивизии, прибыл в родной батальон как раз под звонок из штаба.

Съянов вернулся около восьми часов вечера. Причем не один, а с капитаном Матвеевым. Они привели с собой около 100 человек – пополнение солидное, учитывая, что на тот момент в батальоне насчитывалось 350 человек. Среди прибывших половину составляли совсем зеленые, лет по 18 новобранцы. Зато остальные – опытные фронтовики, вернувшиеся после ранения из госпиталя. Вместе с бывалыми разведчиками из группы капитана Макова это было существенное подкрепление батальону. Капитан Матвеев тоже в предстоящей атаке оказался бы к месту. Он хоть и был по должности агитатором политотдела дивизии, но действовал больше личным примером, то есть при любой возможности ходил с солдатами в атаку и, как офицер, был в этом деле совсем не лишний.

Здесь же, в подвале, сформировав из пополнения роту и назначив ее командиром Съянова, Неустроев почувствовал себя гораздо увереннее. Теперь его батальон почти достиг штатного состава. Как опытный, прошедший за четыре года войны добрую школу вояка Неустроев понимал, что сколько к Рейхстагу техники ни нагонят, ее по периметру Королевской площади на прямую наводку все равно не установишь – тут каждый метр простреливается. Значит, Рейхстаг будут брать вот эти ребята плюс еще два батальона. А уж когда начнутся схватки в самом Рейхстаге, и говорить нечего. Как ни силен артиллерийский «бог войны», а внутри будет сражаться лишь «царица полей» – пехота.

Словно в доказательство этой истины, назначенная Шатиловым мощная артподготовка в 17.50 столь желанного перелома снова не внесла. Ураганный огонь, казалось, все смел с площади. Однако находившиеся в траншеях гитлеровцы – видимо, через оставленные в полуподвальных окнах проходы – снова спешно ретировались внутрь Рейхстага, укрывшись за его прочными стенами.

Но стоило нашим ротам сунуться вперед, а артиллерии прекратить огонь из-за риска накрыть своих, как траншеи сразу же заполнились немецкими автоматчиками, ожили вроде бы подавленные огневые точки на площади и в самом Рейхстаге. Словом, и на этот раз враг подступиться к себе не дал.

Между тем ближе к вечеру радостную весть о взятии Рейхстага обнародовало московское радио. А иновещание тут же разнесло ее по всему миру. Пока человечество обсуждало эту радостную весть, в Берлине советскому командованию становилось все очевиднее: реальный шанс подойти и ворваться в Рейхстаг у наших солдат появится только с наступлением темноты.

Закатный час в этот день в столице Германии начинался в 20.26 местного времени. Поэтому было решено начать штурм в сумерках с мощной и достаточно продолжительной артиллерийской подготовки с привлечением максимального количества батарей, находящихся на закрытых позициях.

Примерно с 18.30 перестрелка в районе Рейхстага стала ослабевать и к 19.00 почти совсем прекратилась. Командирам батальонов и штурмовых групп было передано, что командование корпусом приняло решение провести последний решающий штурм Рейхстага. 30-минутная артподготовка начнется в 21 час 30 минут по местному времени. В 22.00 по сигналу – зеленая ракета – начало штурма.

Наступившую паузу в батальонах и штурмовых группах постарались использовать, чтобы поосновательнее подготовиться к атаке. Пехотинцы перезаряжали диски автоматов, пополняли запасы гранат, помогали артиллеристам носить ящики со снарядами. Все понимали, что именно от этих – пусть немногих, но установленных на прямую наводку 45-миллиметровых орудий – следует ждать основной адресной поддержки, когда они ворвутся в здание и все остальные находящиеся на закрытых позициях расчеты из-за опасности поразить своих смогут «работать» только по прилегающим к Рейхстагу площадям.

«В подвальных помещениях, – вспоминает эти предштурмовые минуты М. Минин, – командиры и политработники разъясняли солдатам, как действовать в ночном бою, как преодолеть канал. Особенно мне запомнился агитатор 150-й стрелковой дивизии капитан Илья Устинович Матвеев. В течение дня я много раз видел его в окружении солдат в самых опасных и трудных местах» [104].

Мысли самого Минина, как, впрочем, и капитана Макова, да и всех остальных бойцов из их сократившейся до десяти человек группы, были уже там, на площади, у «канала», на лестнице, ведущей к парадному входу Рейхстага. Потому что наступал момент выполнения главного задания, данного командованием корпуса, – донести и закрепить на Рейхстаге два полотнища, которые все эти драматичные дни последних боев в центре Берлина носил с собой младший сержант Минин. Сколько еще таких сержантов и рядовых из штурмующих Рейхстаг так же несли с собой самодельные или врученные им в подразделениях стяги, никто не считал и точно не знает до сих пор. Но не в этом суть! Главное, что каждый из них знал и верил: именно его знамя может стать победным. Надо только быть первым.