Впрочем, далее, за Одером, наши войска ждали серьезнейшие испытания. Большую проблему для наступающих создавал сам природный ландшафт, который противник – надо отдать ему должное – использовал с максимальной для себя пользой. Из воспоминаний Ф. М. Зинченко: «Еще во время рекогносцировки, которую проводил накануне переброски дивизии на плацдарм генерал Шатилов, все мы обратили внимание на местность, по которой предстояло наступать. Это был низменный, ровный как стол луг, тянувшийся километров на 15, с едва заметным понижением перед Кунерсдорфом – первым крупным населенным пунктом на нашем направлении, имевшим на карте отметку 4,8. К тому же весь район изрезан густой сетью водоотводных каналов» [27].

О том, что было дальше – за первой, второй и третьей линией гитлеровской обороны, полковник Зинченко, конечно, имел весьма приблизительное представление. Не его это был уровень. Точно об этом знал командующий фронтом, Генштаб, Ставка. А более всего тот, кто вообще все знал обо всем – лично товарищ Сталин. По поводу большой прочности последнего, самого мощного барьера, который стоял теперь перед Красной Армией на пути к Победе, Сталин имел возможность судить вполне объективно. И не потому, что сам себе в 1943 г . присвоил высокое звание маршала, а в 1945-м милостливо разрешил пришпандорить к сему еще и титул единственного в СССР Генералиссимуса. Полководцем – что бы там ни пела подобострастная советская историография – ни в Гражданскую, ни тем более в Великую Отечественную войну Сталин все же не стал. Иное дело, что для такой незаурядной, цепкого ума личности каждодневное общение с крепкими профессионалами ратного труда и судьбоносная необходимость вникать в суть предлагаемых ими решений просто не могли пройти бесследно. Поэтому на четвертый год войны И. Сталин без особых затруднений читал армейские карты, достаточно уверенно ориентировался в штабных расчетах по той или иной операции, вполне профессионально судил по поводу правильности поставленных задач и средств их обеспечения. Так что никаких иллюзий относительно «легкой прогулки» на Берлин у него не было. Согласно представленным наземной и воздушной разведкой данным, за Одером на протяжении нескольких десятков километров до Берлина раскинулась мощная оборонительная система. Все естественные водные препятствия – реки, озера, каналы – гитлеровцы включили в общую систему обороны. Все высоты, холмы и лесные массивы превратили в опорные узлы сопротивления, окружив их минными полями, ощетинив надолбами и проволочными заграждениями. Здания в населенных пунктах, имевшие в своем большинстве прочные каменные стены, приспособили для оборудования мощных огневых точек. На оттисках аэрофотосъемки хорошо просматривалось, как все эти сооружения выстраивались в три прикрывавших германскую столицу кольцевых обвода: внешний (в 25—40 км от города), внутренний и центральный. На этих рубежах разместились четыре армии численностью до миллиона человек, около 10 тыс. орудий и минометов, полторы тысячи танков и самоходок, свыше трех тысяч самолетов воздушного прикрытия.

Сам Берлин по существу был превращен в гигантский укрепрайон, гарнизон которого располагал всем необходимым, чтобы успешно вести затяжные уличные бои…

Уже разработанный Генштабом и утвержденный Верховным Главнокомандующим план завершающей войну Берлинской операции должен был смести эту «крепость» с лица земли. Окружение – вот что было изюминкой этого плана. Согласно указаниям Ставки, войска 1-го Украинского фронта под командованием Конева наносили удар по Берлину с юго-востока. Одновременно соединения 1-го Белорусского фронта маршала Жукова и прежде всего – два его ударных бронированных «кулака» (1-я и 2-я Гвардейские танковые армии) должны были развить успех с обходом Берлина с севера. При такой мощи, да еще с подключением соединений 2-го Белорусского фронта под командованием маршала К. Рокоссовского Красная Армия имела все шансы прорвать оборону противника по рекам Одеру и Нейсе. А затем, развивая наступление в глубину, окружить основную группировку немецких войск на берлинском направлении, расчленить ее и полностью уничтожить по частям. Точно такая же участь ждала гарнизон и самого Берлина. Для этого фронтовым соединениям Жукова предписывалось пробиться по менее укрепленным районам севернее германской столицы и охватить Берлин со стороны его западных окраин. Далее Красной Армии оставалось выполнить маневр, который осенью 1941 г . под Москвой оказался не по силам вермахту: развернув часть войск на восток, совместно с наносящими на город удар с юга частями 1-го Украинского фронта сомкнуть клещи. А затем – или принимать капитуляцию, или, в случае отказа, взяться без лишней спешки методично и основательно перемалывать оказавшийся в окружении гарнизон.

Вот эта-то «неспешность» Генералиссимуса больше не устраивала. В своих политических расчетах он уже давно перешагнул через задачи Великой Отечественной войны и мыслил категориями передела послевоенного мира. А если конкретнее, по существу, снова вернулся – только уже на новом уровне – к своим довоенным планам «социализации» Европы.

Для их достижения вопрос о том, кто поставит жирную точку в войне взятием столицы третьего рейха, был в данный момент ключевым. Согласно прозорливому расчету Вождя, взятие Берлина Красной Армией исторически закрепляло за Советским Союзом роль мировой державы, внесшей основной и решающий вклад в дело разгрома гитлеровского фашизма. А это, в свою очередь, существенно «утяжеляло» набор политических козырей в переговорах с союзниками весьма весомой, почти «небьющейся картой».

Ощущение, что эту «карту» союзники попытаются выхватить из-под носа, возникло у Сталина полтора месяца назад, чуть ли не сразу же после Ялтинской конференции глав стран – союзниц по антигитлеровской коалиции. И хотя он сам, президент США Ф. Рузвельт и британский премьер-министр У. Черчилль четко тогда договорились, что советская зона оккупации пройдет примерно в 100—120 км западнее Берлина, Сталин был совершенно не расположен этим договоренностям безоглядно верить. Правда, Рузвельту он более или менее доверял. Но при этом учитывал, что тот тяжело болен. И что за спиной у него к звездно-полосатому штурвалу уже тянут свои ручонки совсем иные политики – ребята хваткие, которые не только своего не упустят, но подвернется – и чужое мигом прихватят. Что же касается Черчилля, то эта фигура для «дядюшки Джо» вообще была родственно прозрачной. По мощному хватательному рефлексу и твердому следованию правилу, что в «политике нет вечных друзей, а вечны только интересы», они были близки, понятны и ненавистны друг другу как два однояйцевых близнеца-медведя, вынужденно оказавшиеся в одной берлоге.

Так что прощально помахав высоким гостям в Ялте ручкой и вернувшись к своему кремлевскому столу, Сталин уже подготовил себя к глубокому проникновению в истинные замыслы друзей-соперников. Искомое нашел довольно быстро. Причем не столько в личной с ними интенсивной переписке, сколько в обширной базе оперативных данных, которыми, письменно и устно, его ежедневно и в изобилии снабжали Генштаб, НКВД, а точнее их глубоко внедренные в стан лукавых союзников «глаза-уши». Понятно, что из этого бурного потока, полного разнообразной, а порой и противоречивой информации, цепкий сталинский глаз прежде всего выхватывал то, на что была всю жизнь настроена вся его невероятно подозрительная к внешней среде натура. А тут материала для размышлений было сколько угодно. Очень уж, например, легко, судя по сводкам Генштаба, англо-американские войска перемахнули Рейн. И слишком уж очевидно гитлеровское командование оголяло западные подходы к Берлину, перебрасывая основные силы на восток, навстречу наступающей Красной Армии. Скрытые источники в штаб-квартире союзников – да и сами Рузвельт с Черчиллем в своих личных к нему посланиях – все чаще сообщали о попытках гитлеровской верхушки вести сепаратные переговоры. Вождя от такого иезуитства просто распирало: а уж не пытаются ли союзнички своей показной открытостью усыпить его бдительность; не блефуют ли фюрер и компания, пытаясь эдаким манером расколоть антигитлеровскую коалицию? К началу апреля подозрения перешли почти в уверенность. Последнюю же точку поставило конфиденциальное сообщение из штаб-квартиры генерала Д. Эйзенхауэра: главнокомандующий экспедиционными войсками союзников в Западной Европе вдруг взялся за подсчет возможных потерь при штурме Берлина. Насчитал, что одних убитых получится до 100 тыс. Все остальное Сталин уже просто пробежал глазами. Ибо главное ему уже было ясно: «Берлин! Надо быстрее брать Берлин! Его взятие разом снимет все вопросы. И в настоящем. И на будущее… »