Чашу терпения переполнила акция, в результате которой в конце мая 1945 г . дубликат, как «подлинную святыню», чуть не увезли в Москву. Произошло это тогда, когда подходили к концу переговоры с союзниками по вопросу раздела Большого Берлина на сектора. И стало окончательно ясно, что район Рейхстага отходит в английскую оккупационную зону. Оставлять англичанам украсившие Рейхстаговский фасад красные стяги никто, конечно, не собирался. Что уж говорить о знамени, которое в глазах не вдававшегося в детали большинства было водружено над Берлином.

Словом, было решено перевезти его в Москву «как боевой исторический документ отечественной военной славы».

20 мая 1945 г . у Рейхстага выстроились части Красной Армии – пехота, самоходные пушки, колесная артиллерия, военный оркестр. По обломкам бетона, глыбам камня, по металлическим фермам группа бойцов взобралась на купол, бережно сняла красное полотнище, заменив его новым (уже, по существу, вторым) дубликатом. Знамя было торжественно пронесено мимо бойцов, дравшихся за Берлин, и вручено коменданту Берлина генерал-полковнику Н. Берзарину. А тот передал его вооруженному почетному караулу во главе с офицером, который должен был доставить знамя в Москву. Корреспонденции об этом на следующий день уже появились в центральной прессе. А фото торжественной церемонии – уже в наши дни – я собственными глазами видел в семейном архиве дочерей генерал-полковника Берзарина.

Однако столь торжественно отправленное в Москву Знамя так до столицы и не долетело. После шума, поднятого командованием 3-й ударной армии, самолет со Знаменем на борту был по всем правилам военной науки перехвачен и посажен где-то в районе Киева. Дальнейшая его судьба неизвестна.

А с оригиналом началась работа, исключающая впредь повторения недоразумения с дубликатом. Тем более, что из штаба 1-го

Белорусского фронта по команде в 150-ю дивизию пришел приказ подготовить реликвию для транспортировки в столицу нашей Родины. Поэтому на полотнище оригинала, дабы закрепить свой приоритет, по приказу Шатилова и начальника политотдела дивизии Артюхова уже была нанесена надпись: «150 стр. ордена Кутузова 2-й ст. Идрицк. див.».

Между тем в Москве череда тожественных, связанных с Победой мероприятий, набирала ход.

24 мая Советское правительство устроило в Кремле прием в честь прославленных отечественных полководцев. К 8 часам вечера в Георгиевском зале Кремля собралась вся правящая верхушка страны – члены ЦК ВКП(б), Президиума Верховного Совета СССР, народные комиссары. И конечно же, главные «виновники» торжества – видные советские военачальники: маршалы, генералы, адмиралы, представители частей Красной Армии и Военно-морского Флота. Вместе с ними в Кремль были приглашены выдающиеся конструкторы советского оружия, обязательные на такого рода мероприятиях передовики производства, деятели науки, культуры и литературы, журналисты.

Понятное дело, что главным событием приема стало тостование. По обычному, раз и навсегда заведенному на подобного рода мероприятиях порядку первый тост был за «вдохновителя и организатора всех народных побед Великого Сталина». Второй – в адрес «родной Коммунистической партии». Однако в этот вечер первые тосты все же звучали о тех, кто на фронте и в тылу не жалел ни сил, ни жизни для достижения победы над врагом.

Последнее слово, как всегда, осталось за Сталиным. Он тоже говорил о народе-победителе, особо подчеркнув выдающуюся роль русских людей. «Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».

Речь эту неоднократно публиковали и цитировали как образец истинной любви и уважения Вождя к простому человеку, видимо, полагая, что в предложенной им триаде народных достоинств – «ум, характер и терпение» все для товарища Сталина одинаково любо. Но почему-то до сих пор мало кто обращает внимание на то, что, лишь кратко упомянув первые два, Вождь почти всю вторую половину своего тоста посвятил прославлению терпения.

И это была вдохновенная речь истинного царя, довольного безропотностью своих подданных.

О том, что именно такого рода терпение он имеет в виду, Сталин сформулировал достаточно откровенно. Но не без лукавства, ибо начинал каждую фразу с констатации очевидного, выворачивая ее к концу с выгодным для себя выводом. «У нашего правительства было немало ошибок, – вроде бы поначалу признает он, сразу же растворяя свою личную ответственность в неком мифическом коллективном „мы“. – Были у нас моменты отчаянного положения в 1941—1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики… »

Верно, положение было отчаянным. А почему? Оказывается, «потому что не было другого выхода» – коротко, дальновидно не углубляясь в причинно-следственные связи, отвечал товарищ Сталин. И правильно делал, потому что из этой глубины прежде всего пришлось бы извлекать его прямую, персональную ответственность.

Далее Сталин просто проскакивает тот очевидный факт, что вытаскивать страну из этой исторической пропасти ценой неимоверных потерь, жертв, лишений пришлось ее многострадальному народу. А сразу же приветствует его за то, что он строго не спросил с государевых слуг. «Иной народ, – справедливо замечает далее Вождь, – мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство (в нормальном, демократическом обществе так и заведено. – Примеч. авт.), которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. (Народ, между прочим, пошел на захватчиков Великой Отечественной войной, а „в мир“ с Гитлером доиграл и заигрался сам Сталин. – Примеч. авт.). „Но русский народ, – клонит свое хитроумный вождь, – не пошел на это, ибо…“ – не подумайте, что защищал свой дом, семью, Отечество. По Сталину, оказывается, из-за того, что „верил в правильность политики своего правительства“ – того самого, которое в течение двух из четырех военных лет так перманентно обеспечивало стране „отчаянное положение“. Вот это-то „доверие русского народа Советскому правительству“, которое торжественно объявил Верховный Главнокомандующий, и „оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом“.

Поэтому так искренне и благодушно закончил: «Спасибо ему, русскому народу, за это доверие! За здоровье русского народа!»

Похоже, что такое свободное, ничем не ограниченное обращение с исторической правдой в угоду идеологии самим Сталиным вдохновило на то же самое и присутствовавшее на кремлевском приеме командование 3-й ударной. Потому что сразу же по возвращении высокого начальства из Москвы работа по легендированию Знамени Военного совета и его знаменосцев резко активизировалась. Напомним, что, в отличие от основной группы героев штурма Рейхстага, представленных к орденам Красного Знамени по утверждению командования фронтом, М. Егоров и М. Кантария на данную награду выдвигались отдельным приказом по самой 3-й ударной армии. Причем на день позже.

Особость этих двух бойцов еще больше обозначилась 12 дней спустя, в последних числах мая. И наиболее ярко выразилась сразу в двух вещах. Во-первых, в исключительно слаженной наградной работе командного звена армии. Во-вторых, невероятной быстроте, с которой полковники и генералы подписали новые, уже вторые представления все на тех же М. Егорова и М. Кантарию. В отличие от первых, которые хоть и ускоренным полковником Зинченко путем, но двигались до приказа по армии больше недели, вторые наградные листы пролетели от комполка до командарма 3-й ударной всего за один день – 31 мая 1945 г . И это при том, что после вывода частей из Берлина штаб армии располагался в городе Магдебурге (район реки Эльбы), а 150-я дивизия находилась совсем в другом месте – близь города Аранзее. Расстояния при этом, естественно, были солидные. Скажем, даже в компактном «хозяйстве» у Зинченко штаб полка от штаба батальона того же Неустроева отделяли 40 километров . А тут на все про все – одни сутки!