Отдав необходимые распоряжения офицерам и отпустив сначала их, а потом полковника Крылова, Переверткин снова склонился над картой.

Похоже, создание двух подвижных спецгрупп в первом эшелоне – неплохое решение. При штурме они, конечно же, ловчее со знаменем просочатся. Да и до решающей атаки еще при перемещениях в боевых порядках нужное дело сделают. Обеспечить их надежной связью со штабом – и чем тебе не собственные «глаза и уши»? Прямо с линии огня. С информацией, можно сказать, из первых рук…

Сейчас на этой линии сражались батальоны 150-й дивизии.

Связавшись ближе к ночи с Шатиловым и уточнив, что батальоны его 756-го полка уже захватили тюрьму Моабит и готовы продвинуться в глубь одноименного района, Переверткин поставил новую задачу: выйти к реке Шпрее в северо-восточной части парка Тиргартен.

На следующий день, 27 апреля, когда передовые части 79-го корпуса проделали примерно половину отмерянного им командиром корпуса пути, а сам Переверткин передвинул свой КП в стены отбитой накануне у врага тюрьмы Моабит, в расположении поддерживающих его соединение нескольких артбригад шел отбор добровольцев.

Желающих в той же 136-й бригаде, естественно, было много больше, чем требовалось. Но строгая комиссия, в которую в полном составе вошел весь руководящий «треугольник» развед-дивизиона (командир-майор Н. Максимов, его заместитель по политической части подполковник А. Яшин и начальник штаба капитан В. Абрамов), отнеслась к делу крайне ответственно. И отобрала лишь 11 человек.

«Выбирали самых сметливых, самых храбрых – тех, кто всю войну прошел и опыт имел большой», – вспоминал 40 лет спустя Владимир Анатольевич Абрамов.

Надо ли удивляться, что по таким критериям выбор неизбежно пал на бывалых бойцов – «крестников» старшего лейтенанта Н. Иванова. Что, собственно, и подтвердил в своем рассказе бывший начштаба дивизиона:

«Первыми отобрали двух командиров отделений оптической разведки – Гизи Загитова и Сашу Лисименко. В них никаких сомнений не было. С батареи звуковой разведки взяли начальника поста предупреждения Алексея Боброва. Он тоже всегда действовал впереди, рядом с противником.

Потом стали думать, кого взять четвертым. Здесь нам пособил сам Михаил Минин. Узнал откуда-то, что набирают добровольцев. Он, правда, лицом к лицу с противником не часто сталкивался. Его сильная сторона в другом была: мало кто лучше него умел дешифровать и вычислять. Но парень он был основательный, твердый в своих поступках и решениях.

Вот он-то, помню, не просто вошел, а ворвался к нам. И говорит: «Вы что же, забыть меня решили? Я тоже хочу с ребятами в последний бой идти…»

Переглянулись мы: какие тут сомнения! Максимов поспешил успокоить бойца:

– Не горячись, Миша! Мы тебя обязательно включим! Данной «четверкой» отбор, конечно, не ограничился. Выделили еще семь человек.

Дальше начали снаряжать. Чем? Ну, во-первых, нужно было снабдить ребят картами. К тому времени в бригаде прекрасные карты имелись: 25-тысячного масштаба, нанесены все здания берлинского центра. Ленинградские картографы молодцы: хорошо поработали.

Начштаба с этими документами, когда дело до раздачи дошло, тут же в адрес Минина сколамбурил:

– Ну, Михаил! Вот тебе и карты в руки!

Вручил карты. Лично от себя снял и передал трофейный бинокль. Здесь и остальные ребята из артдивизиона подключились к процессу экипировки. Кто уходящим на задание штык-нож уступал, кто со своего плеча кожаную куртку на товарища накидывал. Одежда ведь в бою тоже не последнюю роль играла: хоть и не по форме, но главное, чтоб удобно было и при движении не стесняла…» [58].

Перед отправкой на сборный пункт бригады капитан В. Абрамов еще раз проверил снаряжение участников группы. И в принципе остался доволен. Каждый имел при себе автомат ППД с запасными дисками, несколько гранат, кортик или нож, пистолет… С обмундированием вроде бы тоже утряслось. Трофейные куртки из непромокаемой ткани, как влитые, на ребятах сидели. Жаль, только погоны приторочить не успели…

Прибывших в штаб бригады добровольцев проинспектировал сам командир соединения полковник А. Писарев. Задание он сформулировал предельно конкретно: «Командование и политотдел 79-го корпуса, – сказал он, – доверили нашим воинам участвовать в водружении Знамени Победы. Ставлю вам в этой священной войне последнюю, но самую ответственную задачу – первыми водрузить его над Рейхстагом» [59].

После этих слов полковник подошел к Г. Загитову, который на время следования до командного пункта корпуса исполнял обязанности старшего группы, и вручил ему от имени командования и политотдела бригады сверток красного полотна без древка.

Пояснив, что так – свертком за пазухой – с ним будет удобнее во время боя, присутствующий на встрече начштаба бригады подполковник А. Бумагин приказал Г. Загитову связь держать в основном через штаб 79-го корпуса. Но ежедневно, хоть раз в сутки, докладывать ему лично – по телефону или рации – о действиях добровольцев бригады.

Дорога на корпусное КП показалась не очень близкой. А все из-за того, что моросил противный мелкий дождь. Ехать в открытой машине было зябко. Да к тому же несколько раз пришлось менять маршрут в поисках объезда: дорога то и дело упиралась в завалы, образовавшиеся в результате массированных бомбежек и артобстрелов.

Тем не менее, разведчики из 136-й артбригады на место сбора прибыли одними из первых. Поэтому до подхода основной массы добровольцев им отвели комнату, предложив – раз уж появилась такая счастливая возможность – отдохнуть.

Однако ни понятное волнение, которое владело каждым перед выходом на столь ответственное задание, ни сами мрачные помещения тюрьмы Моабит, где на время расположился штаб корпуса, как-то расслаблению не способствовали.

Поэтому часть бойцов – насколько позволяло время – разбрелась для осмотра этого зловеще известного фашистского застенка.

Из воспоминаний Михаила Минина: «Страшное зрелище предстало перед нашими глазами: одни только виселицы занимали длинный ряд, в комнатах со звуконепроницаемыми стенами и дверями в определенной последовательности были расположены самые разнообразные орудия пыток. В просторном помещении стояла гильотина, рядом с которой хранились стеклянные склянки с притертыми пробками для сбора и транспортировки крови казненных.

В некоторых одиночных камерах мы увидели складированное обмундирование немецких офицеров, казненных за участие в заговоре против Гитлера. Одна из камер до самого потолка была завалена только офицерскими фуражками, другая – мундирами, третья – сапогами и т. д. Не одна сотня, а быть может и тысяча немецких офицеров невольно оказалась «донорами» и сложила свои головы на гильотине…» [60].

Как ни ждали бойцы команды на построение, но гулко разнесшееся по коридорам объявление быть готовыми собраться на первом этаже в 20.00 по местному времени прозвучало как-то «вдруг».

Однако до назначенного времени еще оставалось с полчаса. И чтобы несколько скоротать муторно тянущиеся минуты, Г. Загитов, А. Лисименко, А. Бобров и М. Минин расположились в одной из многочисленных комнат, обставленной добротной мягкой мебелью.

На улице, по ту сторону мощных тюремных стен, глухо бухала канонада. От многочисленных разрывов тяжелых снарядов и мин ходуном ходили толстенные бетонные полы и стены.

Однако никто из «четверки» на эту грозную музыку войны не обращал никакого внимания.

И не только потому, что уже очень давно грохот и стрельба стали для них нормальным бытием, а тишина – только настораживала да откликалась звоном в ушах. Просто каждый вдруг задумался о своем. Правда, как очень быстро выяснилось, примерно об одном и том же. О покинутом давным-давно доме (где он теперь, этот дом?). Об оставленных за его порогом родных и близких, доведется ли их еще увидеть, обнять? О пройденных на войне дорогах – сколько было на них обретений! И сколько потерь…