Джигой звонил… На "Мосфильме" они для Кота сценарий нашли. -

Джига? Это еще кто такой? – Джигу не знаешь? – Малик рассмеялся. -

Джигарханян! Ему тоже понравилась "Дыня" Кота.

Джига еще что! Югославов Малик называет и вовсе югами. – Какая дыня? – Фильм Кота так называется. Еще один звиздун. Костя говорит

Малику, что он человек глубоко творческий и что когда-нибудь он его обязательно снимет. Это когда он окончательно придет в себя после аварии. – Костя, пойдем ко мне домой, – водку мы допили, косяк они спалили. Надо продолжить. – С мамой познакомишься. Только не распространяйся, что ты какой-то там режиссер. Я скажу, что ты племянник первого секретаря Каракалпакского обкома партии Салыкова.

Какимбек Салыков кокчетавский казах. Работал вторым секретарем

Джезказганского обкома, побыл в Москве инспектором оргпартотдела ЦК

КПСС, недавно сменил проштрафившегося каракалпака Камалова. Маме будет приятно узнать, что бывший сосед родственник перспективного человека. – Хоп. – Кот не обиделся за кинематограф. Кот был пьян, но не вызвал подозрений у матушки. Рассказал, что ВГИКов не заканчивал, служил в армии, в Москве три года играл в ансамбле "Самоцветы", учился в театральном институте в Алма-Ате, пахал в Чимкентском областном театре и недавно в срочном порядке попер в кинематограф.

Айгешат он тоже понравился. Ей он не удержался сказать, что его задумки способен осуществить только Тарковский. Еще Костя ей и мне сообщил по секрету: "Перед вами самый красивый казах. Вот почему я был пять раз женат и у меня семеро детей". – Зачем тебе столько детей? – спросил я. – Женщины хотят от меня иметь ребенка. Не могу же им отказывать. – Понятно. Кот ушел, Айгешат сказала: "Костя действительно очень красив". – Одухотворенно красив, – уточнил я и добавил. – Только врет много. – Скорее, фантазирует, – поправила меня жена, – Он художник. – Какой он художник? Гусогон он. Было бы неплохо, если бы Костя хоть чуточку не врал и что-то из себя представлял. С нашего двора так никто и никуда не пробился. Какие-то мы все простые. – Интересно, он меня помнит, я его – нет. – Старшие не помнят младших. – сказала Айгешат. "Да-а…? подумал я. – Костя помнит а и?ы оладьи. Надо ие". Копеш, Копеш… Постой… Понемногу я стал припоминать. Был такой малек среди нас. Жил он в доме-развалюхе, за штакетником, подпиравшим школьный двор. А-а…

Вспомнил. Мы играли в войну и Совет назначил его своим ординарцем.

Было это 7 ноября 1957 года.

Глава 13 Я открыл отчет лаборатории ядерных процессов и прочел заглавие: "Экситонная модель ядерных взаимодействий". Атомщики не стоят в стороне от поветрий. Моделями заражены производственники, социологи, спортсмены. Дошло до выездной модели Лобановского и

Базилевича. Авлур тщательный мужик и зря ничего не говорит. – Физика атомного ядра терра инкогнита – сказал он.. По нему, описывать ядерные процессы математическими моделями некоторым образом легкомысленно. Модель работает лишь при определенных ограничениях, из рассмотрения убираются ряд существенных показателей – иначе искомые величины не поддаются исчислению. Эмипирики это понимают и тем не менее ничего поделать не могут – других методов счета показателей на сегодняшний день нет. Объединение моделей в одну большую тоже мало что дает. Большая модель содержит те же ограничения, или, если выразиться точнее, допущения, условности, какие в любом случае дают всего лишь приблизительную картину происходящих внутри ядра процессов. Это все равно как по уговору с

Озолингом условиться считать, что температура окружающей среды везде постоянна и равна 25 градусам Цельсия. Для простоты счета энергии на необратимость это может и оправданно. Корректны ли упрощения в ядерной физике? Физика не экономика, и не от хорошей жизни атомщики идут на упрощения. Эпоха великих открытий в естествознании кончается тогда, когда открытия приобретают прикладной характер. Начинается повальное обыденное исследование поведения газов в безобразно изогнутой трубе. Отсюда и берут истоки разссуждений о коллективном творчестве, крупняки привыкают к пребыванию в роли амбалов для отмазки. Симптомы того, что физичекая наука мало-помалу "много для себя полезного исчерпала", налицо. Капице дали Нобелевскую премию за сверхтекучесть жидкого гелия. Открытие физик совершил до войны. Мало того, за теорию сверхтекучести Нобеля уже давали в шестидесятых.

Сверхтекучесть гелия – красивое открытие, его можно проиллюстрировать без формул и цифр, она завораживает обывателя.

Частный, необъяснимый случай, который на много лет вперед загрузил криогенщиков. Время открытий, сделанных на кончике пера, подходит к концу. Ученые ждут человека, который разложит все по полочкам и даст объяснение нынешним нестыковкам – создаст единую теорию поля. Теория поля должна объять необъятное. С ней все встанет на свои места.

Дальше что? Дальше пойдет скукота такая, что скоро и на футбол будет идтить неохота. Как всегда, наука – производству. По времени

Ренессанс совпал с расцветом ремесленничества. Нам кажется, будто имеем дело с научно-техническим прогрессом, в то время как на дворе вторая редакция ремесленнической революции. Вспоминаю о галилеевых преобразованиях и вижу перед собой дрожание системы координат Х-У Z. "Галактики разбегаются…". "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Смотрим в небо и понимаем, какие мы все-таки мураши. Что на сегодняшний день имеем? Преобразования Галилея подходят к завершению, заколыхалось трехмерное пространство, люди задвигались как на картинах Брейгеля. Каспаков квасит вторую неделю.

И остановиться не может, и бюллетень нужен. Айгешат положила Жаркена к себе в отделение. Поспать она любит. Чтобы не опоздать на работу, встает Айгешат в полседьмого и с двумя пересадками едет в Покровку.

Больница небольшая, отделение на десять коек, туалет с умывальником в коридоре. Каспаков на время позабыл про собственный уровень и на удобства не в претензии. Пришел в себя, появился аппетит.

Бухгалтерия отказывается оплачивать прогулы, да и Чокину надоело грозить увольнением. Подготовлен приказ о переводе Каспакова в старшие научные сотрудники. Исполнять обязанности завлаба приказано

Шкрету. 11 ноября вышел из печати "Простор". Редактор отдела на треть обкорнал материал. Автору видней. Если читать слитно, то невнимательный читатель может и не заметить ходульных фраз; огрехи стиля перекрывает актуальность вопроса. Очерк получился слабый.

Институтские очерку удивились. Удивились как появлению за моим авторством публикации, как и тому, что якобы написанное – правда. В лаборатории любой мог подметить разницу между якобы правдой и реальностью. Но все, как сговорились, отмечали смелость, которая состояла в том, что я не пощадил себя. Наигранность саморазоблачения никто не желает замечать.. Тане Прудниковой материал понравился, особенно то место, где речь идет о Толяне. "Почему ты не назвал Зяму по имени?". Она догадалсь, от чего Толян не обозначен, – кандидаты и доктора наук идут в очерке под своими именами и фамилиями, – Зяма проходит под безликим "друг". Таня догадалась и сняла с меня обещание, что когда-нибудь я напишу про Толяна все как есть.

Именинником по институту ходит Иван Христофорович. Его спросили, как он понравился себе в журнальном варианте, И.Х. снял очки: "А что?

По-моему, неплохо". Он настолько удовлетворен, что не желает замечать ляп про "раскаленные добела провода ЛЭП". Кул остановил его в коридоре: "Иван Христофорович, так это правда, что вы отказались защищать докторскую?". И.Х. бросил на ходу: "Все вопросы к Бектасу".

Недоволен очерком Темир Ахмеров. Недруг открыто негодует: "Ахметова надо повесить". Повесить меня следует за Жаркена, чью широту и

"щемящую человечность" я расписал, не жалея прилагательных. Темир меня уже не волнует. Не находит себе места из-за очерка? Так это прекрасно! Чокин если еше не прочитал материал, то неизбежно прочтет. Положение обязывает и самое главное, о чем сказал мне гидрик Бая, – директор ищет человека, который сделал бы ему мемуары.