Она не спала. Поднялась с дивана и прошла за мной в спальню.

– Что?

– Ложись со мной.

– Булат ночью пошел меня провожать,- рассказывала Воротилова, -

Такси не смогли поймать и я вернулась.

– Правильно сделала. Булат тебя…?

– Не-ет… Мы разговаривали, потом заснули.

Кошечка врет. Пусть себе врет.

Получилось так себе. Воротилова пустилась в лирику и чуть не плакала.

– Не переживай, – утешал я оператора. – Улица полна неожиданностей.

– Я не переживаю… Просто у моего мужа член здоровый… Девки говорили, что у тебя тоже… – она запнулась.

"Обманули дурака на четыре кулака".

– Агромадный? – продолжил я за нее и попросил. – Танечка, не плачь. Я все равно тебя люблю.

– Да ну тебя.

Воротилова утерлась и улыбнулась.

"…Улетал из Павлодара в предвечерье. Липкая духота в салоне испарилась с набором высоты. Сквозь овал иллюминатора я окидывал взглядом уменьшавшиеся поля, редкие, с пролежнями, леса, голубые озера… Закатное Солнце не отставало от самолета, бросая багровые отсветы на темно-синий горизонт. Нырнув в облака, наш "Ту" скрылся от погони. Выйдя из молочной пелены, я вновь увидел Солнце.

Наше светило зависло, утопая на добрую четверть во вздыбленной хорде облаков и, держа самолет на невидимой привязи, вновь помчалось за мной.

Не заметил, как пропал наш поводырь. Мы летели одни. Только фиолетовая пустота стояла передо мной. Казалось, поднимись чуть выше самолет, и мы очутились бы перед вратами вечности. Вселенная расширяется, галактики устремляются в многотысячелетний разбег.

Бесконечность Вселенной не постигнуть разумом. От этой мысли идет голова кругом… Невообразимое, непостижимое… Все земное меркнет перед лицом, лежащей по ту сторону сознания, беспредельности.

…Сколько жизней растворил неутомимый ход Солнца по бесконечному кольцу! Непрерывно искажающиеся протуберанцы срываются с кипящего термоядом обода светила и летят по необъятным просторам мирового космоса… И вот в этой круговерти должен родиться, расти, жить человек. Как много и как мало знает он о себе! Как много он сделал, и как много ему предстоит! Несется Земля, раздираемая на части страстями, кажущимися такими мелкими и суетными перед лицом необозримого величия. Летит Земля, неся на себе нас, людей, пытающихся осмыслить свое место в непреодолимой круговерти неугасимой жизни".

Шафик Чокин. "Четыре времени жизни". Воспоминания и размышления.

– Да, да! – на том конце провода раздался вежливый голос..

– Юрий Романович? Здравствуйте, вас беспокоит автор материала о вторичных энергоресурсах Ахметов, – я звонил корреспонденту

"Казправды".

– Я узнал вас, – голос Паутова в трубке зазвучал резко, крикливо.

– Слушайте! Я устал отвечать на звонки относительно вас.

– Какие звонки?

– Не придуривайтесь. Звонят мне из разных мест люди и просят ускорить публикацию вашего материала. – корреспондент сделал паузу и пригрозил. – Предупреждаю, если раздастся еще один звонок, судьба вашего материала окажется плачевной. Понятно?

– Понятно.

Мы перестарались. Со дня выхода Постановления ЦК КПСС прошло четыре месяца, а этот Паутов, похоже, намеренно затянул с печатанием. Актуальность статьи сошла на нет.

Ну и фиг с ней.

"Немало есть людей, которые сочувствуют мне в беде. Но тех, кто способен найти в себе силы порадоваться моему успеху, отыщутся считанные единицы…". – я зачитал маме цитату из статьи Евтушенко в "Литературке".

Матушка похвалила поэта: "Молодец Ебтушенко!" и просила прочитать вслух почти готовый очерк.

– Ты ни черта не поймешь. – отмахнулся я.

– Читай. – упрашивала мама. – Все пойму.

Я читал, матушка слушала, глаза ее разгорались. Почти как тогда, в 57-м, когда она слушала папин перевод "Порт-Артура". "Хорошо!", – сказала она.

Зашел проведать папу Ислам Жарылгапов. Мне интересно знать, каков, на взгляд всеведущего соседа, готовый очерк.

– Секе, прочитайте… – мама подала Жарылгапову стопку листов.

– Ол не?

– Бектас жазган.

Дядя Ислам некоторым образом смущен.

– Почему я должен читать?

– Бектас просил… Сказал, что вы гений.

Сосед усмехнулся и сел читать. Я с нетерпением ждал и наблюдал за выражением его лица. В глазах Жарылгапова прочитывалась едва заметная насмешка. "Нет, это мне кажется, – думал я, – очерк должен ему понравиться".

Дядя Ислам читать закончил и заметил: "Здесь у тебя несколько ошибок. Ты пишешь "в течении времени". Тогда как надо, "в течение".

Писать "в течении" нужно, если речь идет о воде, о реке… Еще ты пишешь "Тезей", а надо "Тесей".

Жарылгапов спрятал очки в футляр.

– Писать ты умеешь… Но скучно, – дядя Ислам быстро разыгрался.

– Это не твоя вина, а твоя беда. Беда всех людей книжного ума… – сосед смотрел на меня злыми глазами. Ты пошел неверным путем.

Почитай, как пишут ученые. Интересное чтение… Советую взять для образца статью какого-нибудь академика и попробовать сделать материал читабельным.

Сосед быстро ушел.

Я молчал.

Мама тронула меня за плечо.

– Не обращай на него внимания.

– Он сказал, чтобы я не совался в литературу.

– Да, он так сказал, – согласилась матушка. – А ты знаешь, почему он так сказал?

– Ничего не хочу знать.

Жарылгапов смял, прихлопнул меня как муху.

– Э-э… Сен але омирде штене цумбийсын. – мама похлопала меня по спине.

– Отстань!

– Не волнуйся. Ислам тебе завидует.

Матушка определенно дура. А Ислам мужик беспощадный. В одном он неправ. Книг прочитал я немного, да и те в прошлом. Относить себя к людям книжного ума зазорно, но Жарылгапов прав. С природным умом у меня непорядок, если происходящее с собой, с другими я постоянно соотношу с прочитанным, увиденным. Он попал в точку, от чего я чувствовал себя приехавшим.

Весь день я придавленно молчал. К вечеру пошел за сигаретами. К моему возвращению мама успела переговорить с Галиной Васильевной.

Черноголовина насчет зависти согласилась с матушкой и попросила до выхода материала из печати больше его никому не показывать.

Спиртоноша старше Кэт на три года. Замужем не была. Человек она неплохой, но едкий, может сильно уколоть. Когда-то она дружила с Кэт.

– Это было три года назад. Сидели Алмушка, Спиртоноша, Тарасов и я… – рассказывала Кэт. – Знаешь, что эта тышкан мне ляпнула?

– Что?

– Так знаешь, сняла с себя кофту, пожала плечами и сказала: "Мен сенын тазамын".

– Ни х… себе! – я засмеялся.

– Как говном с головы до ног облила. Сам знаешь, по-казахски это ужасно звучит.

– Да уж. Хотела у тебя Тарасова отбить?

– На фиг Тарасов мне сдался!

– Значит, кого-то другого.

Делом Яши вплотную занимается Иоська Ким.

– Следователь Кожедуб – дуб. – говорил кореец. – Приехал из

Свердловска… Но я его уломаю.

Яков Залманович сводил нас в ресторан, открыл мне доступ в закрома. Безвозмездно отпускает спирт, дает взаймы.

– С зарплаты отдам, – обещаю ему я с твердым намерением долг не возвращать.

Яша понимает меня и отвечает взаимностью:

– Да не надо.

Не надо, так не надо. Нам только того и надо.

Запускают руку в яшин сейф и Кэт с Орловски. Подруги души не чают в Розенцвайге. Он выдает им кредиты со словами: "Всегда рад помочь.

Приходите еще".

Муля интересуется: "Что это к тебе Яков Завмагович повадился?".

– Проворовался, вот и повадился.

– Да-а… – Муля поднял глаза к потолку. – Завмагыч… Хитер бобер… – Он покачал головой. – Ты его что, отмазываешь?

– Откуда? Так, кое с кем познакомил.

– Все равно. Он тебе деньги дает?

– Зачем? Я сам беру.

– Ха-ха! Правильно. А кто документы из институтского начальства подписывал?

– На всех бухгалтерских документах подписи Арсенова и главного бухгалтера, – сказал я и особо отметил. – Основной обоз под обстрел не попал.