Стравила братьев с отцом Грушенька, в свару она пыталась вовлечь и Алешеньку. Отца ликвидировали, в фильме никто о нем ни слезинки не проронил. Он хоть и соперник, но все же отец родной. О нем все забыли, кинозритель сопереживает Митеньке, желает для него освобождения.

Отцу Зосиме известно все наперед: Митенька обречен, улики, суд – это для протокола; катать тачки в сибирских копях суждено ему не по приговору суда, а потому как где-то там давно все решено.

Прозрение Грушеньки, которая пошла владимирским трактом за безвинным каторжанином, по-моему, мало что стоит. Природа возьмет свое, и на каторге она, не стоит и гадать, оправившись от потрясения, вновь начнет чудесить.

Но это уже не имеет никакого значения. Роман завершен.

По-хорошему, история братьев Карамазовых без убийства родного отца не имеет смысла – роман без криминала камерный. Убийство родного человека – это опять же не столько напоминание, что в жизни все бывает, но и постановка вопроса в общем виде: почему, в конце концов, каким бы эгоистом-распутником не был отец, на него нельзя поднимать руку? Федор Михайлович написал роман не для того, чтобы показать, как ни за что ни про что пошел на каторгу Митенька.

Дмитрий Федорович тоже сильно виноват в ЧП. Хотя бы тем, что своим буйством все запутал.

Движения чистой души всем ясны и понятны, они и служат лишь для услады надежды, практической пользы от них – кот наплакал. Никто из нас на деле и не помышляет повторять за впереди идущими то, чему вроде как следует усердно подражать.

"Так есть бог или нет?", – спрашивает Иван у черта.

Для Ивана Карамазова важно твердо знать о существовании бога.

Получается, если бог есть – это одно, нет – другое. То есть, если бог есть, то и колобродить надо с умом. Вера одно, знание совершенно иное. Прочных знаний присутствия бога ни у кого нет. Есть только хождение "между верой и безверием". Опять же на всякий случай.

Если бог есть, то действительно все меняется. Но если его нет, что подлинно так, то все равно надо жить.

У Достоевского присутствие неба чрезмерно. Бога так много, что понимаешь, что он то как раз здесь не при делах. Все о нем говорят и при этом как будто следуют совету Монтеня: не примешивайте к своим делам Господа бога.

Реальный черт наглядное свидетельство существования бога. Но черт

Ивана Федоровича это болезнь, галлюцинация – следствие химических непорядков мозга.

В народе говорят: если бог хочет кого-то наказать, он лишает его разума. В таком случае за что он наказал Ивана? За сомнения в существовании Господа? Да-а нет. Если бог есть, то ему до лампочки как про него мыслят люди – на то он и бог, чтобы его больше занимало то, как мы относимся друг к другу, принимаем ли мы человека со всеми его пороками, слабостями. Иван лишен сочувствия, любви к брату, он сортирует людей. Выгодно ему любить Алешеньку – он и любит того, кого невозможно не любить..

Митенька мужик прямолинейный,нетерпеливый, симпатичный, Алешенька

– дитя. Формально Иван ничего плохого и не сделал, всего лишь проповедовал право человека быть богом. "Умному человеку все можно. Умный человек раков ловит". Иван Федорович многосложнее обоих братьев. Кто в действительности лишил Ивана разума? Или никто вовсе и не наказывал умного брата и он просто-напросто заболел?

А что Смердяков? Очень важные последствия имеет начальный разговор, – правда я упустил детали, – о горе, сползающей по воле желания человека в море. Да, да… Именно здесь связь между намерением и поступком. Впрочем, тогда смысл Смердякова для меня состоял только в том, что роковая банка, чаще всего, прилетает с неожиданной стороны, тогда, когда ее совсем не ждешь. Тихо и незаметно.

"Я знал, что в последний момент какая-то высшая сила остановит и убережет брата от злодейства". Так, или примерно так сказал Алешенька на вопрос верит ли он в то, что

Митенька убил отца.

Дмитрий Федорович признался в умысле на убийство и он же сказал о том же самом, что и Алешенька: в последнюю минуту пришла мать покойница и он, опомнившись, отпрянул от окна. В этот момент на другом конце города и в Мокром остальные действующие лица услышали гром, от ветра со звоном распахнулись окна и женщины перекрестились.

"Трусость – наихудший из пороков". Убивец – это трус.

Алешенька знает брата как никто другой и уверяет: Митенька и в слепой ярости не способен на злодеяние. Он природно лишен силы и решимости доводить преступный умысел до завершения. Если хоть один человек верит в тебя, то все не так уж плохо. Неистребимая сила

Алешеньки в том, что он ни на мгновение не усомнился в братьях и никоим образом, – ни помыслами, ни сердцем, – не желал верить в некую "силу карамазовской низости".

Почему мне жалко Ивана Федоровича более Митеньки? Паскудство

Ивана в том, что он уверился в том, что брат убил отца. Да, да…

Именно так. Юродивый не отступился от Митеньки, а Иван предал брата.

Да-а…? Нет, нет… Он ненавидел братца, от того может и вовсе не предатель. Где в таком случае узы крови? Люди – они разные. Для кого-то и узы крови пустое место. Как ни крути, Иван Федорович подвел Дмитрия Федоровича под монастырь. Горе создателя "теории слезы младенца" не в том, что он не принимал мир бога таким, каков он есть, а в том, что он отступился от Мити.

Все равно мне его жалко. Почему? По любым правилам за такое прощения он не заслуживает. Можно простить предательство друга, жены, но предавший брата, напрасно ждет понимания.

Что это ты развякался про предательство? Кто бы говорил, но только не ты. Забыл октябрь 70-го? Но это по слабости перед страхом стыда… И потом… Потом я сильно переживал. Сильно переживал?

Подумать только! Вот ты какой… М-да…

Легче и удобней подогнать вымысел под действительность. Не было и не могло быть у меня диалога с традиционно незримым собеседником.

Мне привычней уклониться от своего пути, отгородиться от неприятных воспоминаний с тем, чтобы внутри меня все оставалось на тех же местах – в праздности и без движения. Подумать было лень, вот и решил попробовать себя на имитации.

Пройдет немало лет, прежде чем я начну шаг за шагом, по чуть-чуть, постигать смысл фразы, оброненной то ли самим отцом

Зосимой, то ли его сподвижником: "Ученики любят забавляться своим отчаянием".

А пока продолжим. Продолжим так, как оно и было.

"Клянусь копытами козла!".

Х.т.ф. "Звездный мальчик"

Марат Омаров. Ему 43 года, сын железнодорожного генерала, инженер проектного института, разведен. На левой щеке глубокий и длинный шрам. Кличка – Меченый. Кто его порезал, Омаров не говорит.

У Меченого двухкомнатная квартира неподалеку от дорожной больницы. Понятно, что не будь он единоличным хозяином квартиры, в которую он пускает всех без разбора, Омаров вряд ли был бы кому нужен. У него днюют и ночуют навсегда отставшие от жизни среднего возраста мужики.

Пропадает у Меченого неделями и Шеф.

Шеф привел Омарова домой и мама сказала:

– Мынау, оба гельгердын, кускум келеди. Сен кайдан сондай таптын?

Матушка называет Меченого Метиком, говорит, что Омаров "кара бет"

(черная душа), вдобавок отмечает, что у "жексруна" (дословно не переводится – что-то вроде отталкивающего, вонючки) глаза не на месте. Глаза могут и обманывать, мало ли у кого какой взгляд. Но мама настаивает, что Меченый – подлый. Меченый мне тоже не очень приглянулся. То ли из-за заискивающего взгляда, то ли еще из-за чего, но позже, однако, привык к Омарову и я.

Шеф посмеивался над Ситком: "Матушка, ты не знаешь, какой это золотой человек. Он – братан".

К братану на хату Шеф приводил и Коротю с Муркой Мусабаевым.

Однажды у него побывал и я.

Шефа не было дома две недели. Я позвонил Мурке Мусабаеву, и поиск мы начали с визита к Меченому.

В квартире Омарова кроме крашенных табуреток, железной панцирной кровати и стола ничего нет. На столе алюминиевая, переполненная бычками, пельница, раздербаненный на куски кирпич серого хлеба.