Хаки должны называть его не иначе как своим учителем.

Хаки прочитал в "Казправде" репортаж с родины Еремы – Киймы.

– Ерема, почему бы тебе не поехать в Кийму, поработать учителем?

В газете пишут, как не хватает на твоей Родине школьных работников.

Вы знаете, Ерема обиделся. Обиделся так, что у него проступили слезы.

Писатель и киноактер Саток живет на одной с нами площадке. Пишет на русском, известность получил лет пять назад. Младше на год Ситки, который сказал ему:

– Ты немного похож на Олжаса Сулейменова.

– Да… Меня иногда с Олжасом путают.

И Ситка промахнулся, и Саток что-то путает. Ничего общего у соседа с Сулейменовым, кроме того, что оба пишут на русском, нет.

Тридцать лет спустя один человек скажет про Сатка: "Зерно в нем есть. Но оно не окультурено". Другой человек при этом заметит:

"Саток наш нарцисс".

Саток недавно снялся в роли якутского оленевода и рассказывал:

– Иду по Якутску, а на меня оглядываются женщины и говорят:

"Какой красивый якут".

Сосед купил неделю назад стенку и позвал меня. Открыл бар – зажглась лампочка, внутри белым-бело и бутылка казахстанского коньяка.

– Как в Европе, правда? – похвастался Саток.

Я не стал спорить.

– Даже хуже. – поддержал я соседа и спросил. – Коньяк будем пить?

Мы выпили с пол-бутылки, когда пришел приятель Сатка.

– Сарымулда Парымбетов. – представил гостя Саток. – Писатель, сценарист, кинорежиссер. Его последняя короткометражка получила главный приз на фестивале в Локарно.

Парымбетов хлопнул коньяка и спросил:

– А ты юноша кто будешь?

– Сосед. – ответил за меня Саток. – У Чокина работает.

– У Чокина? – приятно удивился Сарымулда и пальцем поправил очки-консервы. Удивился так, будто он с Чокиным по вечерам чай пьет и встретил в моем лице любимого ученика нашего директора. – И как?

– Хорошо.

– А скажи мне, пожалуйста, за что Чокина сняли с Президентов

Академии?

– В вытрезвитель залетел.

– Чокин попал в вытрезвитель? – Парымбетов недоверчиво посмотрел на меня. – Ты шутишь?

Режиссер весь какой-то на шарнирах. Похоже, он и сам это чувствует, почему и напускает на себя туман. Аульный мэтр.

– Конечно шутит. – сказал Саток и разлил по рюмкам остатки коньяка. – Но я слышал: Чокин много пьет.

Где он такое мог слышать? Чокин за всю свою жизнь выпил столько, что едва ли с пол-литра наберется.

– Жаль старика. – сочувственно покачал головой кинорежиссер.

– Сарымулду называют казахским Аланом Роб-Грийе. – сказал Саток.

– Кто такой Алан Роб-Грийе? – спросил я.

– О, юноша, ты не знаешь кто такой Роб-Грийе? Невероятно.

– Не знаю и знать не хочу! – Ни с того ни сего я разозлился на режиссера. Додик он лакшовый, а не Роб-Грийе.

Я рассказал о Сарымулде Карашаш, соседке со второго подъезда.

– Какой-то он повторюшкин. Представьте, Сарымулда всерьез полагает, что хорошо быть казахским Роб-Грийе.

– Деточка, ты не справедлив. – мягко возразила Карашаш. -

Сарымулда хорошо пишет, снимает кино. Он пахарь. Потом ведь все мы повторюшкины.

Карашаш работает в издательстве, муж ее тоже писатель. Тридцать ей исполняется только в декабре, но меня она называет деточкой. Она обожает нашего отца, к матушке покровительственно снисходит.

– В роскоши человеческого общения наиболее милая вещь – сплетни. говорит Карашаш.

Матушка и она сплетничают про воровство писателей. О том, как, к примеру, известный казахский прозаик Д. перекроил роман модного латиноамериканца на аульный лад, перевел на русский и в англоязычной версии запустил на Запад. Литературоведы Европы в экстазе от степного Жоржа Амаду.

– Они, что там, в Европе ни черта не соображают? – спросил я.

– Да они все там поверхностные… – ответила соседка. – Думаешь, кому-то это надо копаться, сравнивать, сличать?

Повторюшкины выдают чужое за свое и идут по следам чужих ошибок..

Карашаш не больно то поверяет Ситку свои сердечные тайны. Но некоторыми вынуждена делиться и даже просить совета. Соседка затеяла разводиться с мужем Асланом.

Аслан у нее из тех, кто за словом в карман не лезет. Мало того, у друзей слывет он гением. Карашаш, как можно понять из ее слов, он любит. Но для нее мало быть умным и талантливым. Это так, с виду она мягкая, обходительная.

Карашаш знает чего хочет, внутри она непоколебимо стальная. Чего она хочет? Соседка хоть и говорит, что ей ничего не нужно, но тяга к роскоши у нее налицо – она то и дружит с мамой из-за способности

Ситка извлекать выгоду из ничего. С Асланом же внутрисемейный коммунизм не построишь. В этом все и дело.

Ныгмет и Магриппа Габдулины живут на четвертом этаже в одном подъезде с Асланом и Карашаш. Ныгмет заведует кафедрой казахского языка в пединституте. Личность малопримечательная, жена у него, тоже не сказать, что чем-то выделяется среди остальных соседок, но, какой-никакой, характер имеется.

На первом этаже, прямо под нами семья поэта Бахадыра Кульсариева.

Маленький как наш Шастри, но важный как Чокин, Бахадыр слывет глубокой личностью. Работает по ночам, днем отсыпается, к вечеру выходит на прогулку. Жена его Балтуган чистюля, каждый день моет площадку на первом этаже, в квартире держит образцовый порядок и ловит кайф от скандалов. "Если с кем-нибудь за день не поругаюсь, – признавалась она, – всю ночь не могу заснуть".

Словом, не злюка, а из числа тех особ, что закончив библиотечный факультет Казахского женского педагогического института и выскочив удачно замуж, ведут себя со всей природно присущей мыркамбайкам развязностью.

Сдал экзамены по философии и немецкому в объеме кандидатского минимума. Каспаков предложил доложиться на семинаре по результатам написанного реферата. Реферат простенький, об энергетике технологических процессов медеплавильного производства. Докладывать особо не о чем, но мой реферат включен в план лабораторных семинаров.

Не по душе мне энергобалансы. Выловить что-то для себя лично из них трудно.

По-прежнему изучаю энергетику по журналу "Наука и жизнь" и научно-популярным книгам. Шастри дал почитать книжку "Под знаком необратимости". В ней рассказывается, откуда берется потенциальная энергия. Отметил множество неувязок и недомолвок. Особенно неубедителен автор книги, рассуждая об энергии положения. Но главное дошло до меня – все мы живем под знаком необратимости.

В последнем письме Роза вновь просила матушку приехать в

Таджикистан. Папа в Кисловодске. Мама недолго думала и на скорую руку приняла решение:

– Поехали к Розе.

…Глаза у Розы слегка замученные, а так она мало чем изменилась.

Она встречала нас в аэропорту Ташкента с детьми. Бахтишка мальчуган забавный. Лупает глазенками и расспрашивает меня про дедушку-пограничника из Алма-Аты. Сестренке его Эллочке шесть лет.

Девочка-куколка.

Заехали в Чиланзар поздороваться с мамой Розы. Тетя Галя и Ситок увидели друг дружку и прослезились. Отчим Розы – дети зовут его бобошкой – дородный ошский узбек. Любитель поговорить. Положил ладошку на голову Эллочке и вводит нас в курс: "Таджики узбеков мало любят… Можно сказать, совсем не любят".

Чтобы матушке было с кем поговорить, поехала с нами в Янтак и тетя Галя.

Центр Матчинского района Ленинабадской области Бустон местные таджики по старинке называют Янтаком. Один-два века назад на полдороге в Ташкент здесь останавливались на отдых караваны из

Ходжента. Погонщики поили колодезной водой верблюдов, задавали им в корм местной верблюжьей колючки – янтака. Верблюжьей колючки сегодня почти не видать, по обе стороны дороги плантации хлопчатника.

Хаджи мировой парень. Кроме того, что с ним не скучно, муж Розы не дурак выпить. Может поэтому тетя Галя и он собачатся без перерыва на обед. Про бобошку Хаджи говорит, что знать его не желает.

– Басмач он. – говорю я.